Анархо

Пожилой водитель вёз молчаливо, с настороженностью поглядывая на пассажиров в треснутое с краю зеркало заднего вида. Озябшие деревья придорожных посадок и молодцеватые столбы электропередач спешно пролетали мимо, словно отмахиваясь от пожухло притаившихся в старенькой, но ещё «бегающей девятке», фанатов.

Когда авто «чихнуло» дверью и, подпрыгнув на небольшой кочке, моргнуло на прощание габаритами, под ногами расстелилась шершавость укатанной в асфальт городской окраины. Она была одновременно родной и, в то же время, неуютной — грязной, вязкой в забытых дворниками улицах. Была, как нос у встречающей после долгой разлуки собаки — вроде бы знакомый и по-доброму привычный, но мокрый, скользкий, после которого хочется как следует вымыть руки. В холодную промозглость это чувство казалось особенно острым.

Забитый хмурым трудовым людом автобус ехал неспешно, мерно — словно и не спешил развести, спешащих отдать восемь часов своей жизни людей, на их персональные рабочие алтари. Переваливался с боку на бок, таща плотно забитое человечиной брюхо. Сопел, распахивая пасти-двери. Постанывал, замедляя свой вялый шаг и так же устало вздыхал, прощаясь с кратким привалом остановки. Когда выплюнул очередную порцию полупереваренных во влажной духоте пассажиров, через дорогу сгорбился мёртво чернеющий остов сожжённого ларька.

— Когда уже уберут? — хмыкнул Лидс, кивнув через плечо на выгоревшее, покорёженное, и зашагал в сторону дома.

— Да… — протянул Барбер, задержавшись на секунду. — Когда горел — красивее был.

Красно-рыжий кубизм трёхэтажного барака встретил будничной утренней суетливостью. Жильцы спешили покинуть тесноту подъездов, недовольно озираясь на проталкивающихся в обратном направлении.

— Пусто, — констатировал Лидс, едва заглянув в свою съемную квартиру. — Оля, похоже, в школу потопала.

— До сих пор с тобой живёт? — интересовался Барбер, скидывая влажность кроссовок.

— Со мной. Куда я её дену?

— Домой не хочет возвращаться?

— Не хочет. Я уже и сам не рад. Ютимся тут, как в консервной банке. Даже кровать вторую поставить толком негде. Да и не за что…

— Печаль, — кивнул Барбер, с интересом окидывая взглядом крохотную квартирку. — Скоро Слава с Вовой подъедут. Может, чего пожрать сварганим? Кишка кишке фигу крутит.

— Да, не вопрос! — с видом излизанного лучами софитов фокусника, распахнул Лидс холодильник, словно волшебный ящик, распиленный только что пополам вместе с улыбчивой помощницей. — Выбирай! — кивнул на пустоту полок, разбавленную парой яиц, одним сморщившимся помидором и склонившей голову набок пригорюнившейся упаковкой майонеза. — Есть ещё макароны.

— Давай уж хоть что-нибудь, бомжара… А я пока докторицу буду уламывать, — полез лидер «Анархо» в карман за, уже больше суток как, спящим телефоном. — Розетка где? Зарядиться надо…

Приехавшие, непривычно угрюмый Шарик и старающийся бодриться Бэкхем, ещё не успели дожевать разваренность макарон, а медсестра уже раскладывала по протёртым спиртом блюдцам холод медицинской стали. Аккуратные тонкие пальчики, тугая рыжая рулька на затылке, подведённые лисичьи глазки… При других обстоятельствах её пылающая красота непременно крепко приковала бы взгляды, но сейчас они понуро упали в пол, виновато прилипли к выщербленности досок.

— Придурки… — всё нашёптывала алость пухлых губок, когда руки старательно сдирали самодельный шов, да обрабатывали рану. — А если бы заражение?

— Да мы одеколоном протёрли. Там был какой-то… — словно нашкодивший детсадовец перед строгой воспитательницей, бубнил Барбер.

— Протёрли… Идиоты… — всё шипела медсестра.

Потом она поила Бэкхема водкой и забалтывала, даже, казалось, немного кокетничая. Потом прогнала всех, кроме пациента, на кухню. А потом, не прощаясь, ушла, оставив на теле Бэкхема шесть аккуратных швов, да чистую повязку. Чем Барбер приманил «докторицу» для Лидса так и осталось загадкой, а Шарика и «больного», кажется, и не интересовало вовсе.

Небо разразилось хлёстким дождём, как раз когда Оля начала скрести потроха старого замка изгрызенным неаккуратными зазубринами ключом. Пьяный, но подлатанный Бэкхем витал в царстве хмельных грёз. Барбер с Шариком тихонько играли в карты. Лидс же отчего-то, как только сестра переступила порог, обнял хрупкие плечики крепко-крепко. Словно вместе с теплом этого тельца к нему должна была перетечь уверенность в том, что всё, что есть печального — пустое. А всё радостное — настоящее, нужное и непреложное в своей обязательной для каждого искренности. Уверенность в том, что любой дождь когда-нибудь заканчивается.

До самой ночи они почти целибатно хранили девственность тишины, курили в крохотную форточку и ждали, когда закончится дождь, что так щедро лил холодные слёзы на морщинистое чело уставшего за день города.

Глава 12. A.C.A.B