Анатомия Луны

Китаец сделал невозмутимое лицо и ответил уклончиво:

– Это проблематично. Подумать надо.

– Ну, подумай, китаец. Надо будет, найдешь меня.

Африканец встал и попрощался с барменом-

абхазом. Вдруг Аарон против всех деловых обычаев ухватил Федьку за рукав бушлата.

– Будешь толкать героин или не будешь? Скажи, ублюдок, правду.

– Ты, Аарон, вокруг посмотри. На север – вечная мерзлота и тундра. На восток – вечная мерзлота и тайга. Тоска, китаец. Вот тебе и вся правда. А про героин сказал же: подумаю.

* * *

Африканец отпирает дверь квартиры, бросает в угол бушлат, разводит удобрения в воде и поливает все свои пятьдесят кустов в четырех комнатах. Потом проходит к окну. Пирсы, скованная льдом река, да на том берегу огни Говенской стороны, где живут индусы. Вообще-

то он, как черт, устал. Его раскачивает, словно шхуну в шторм, – так всегда бывает, когда наматываешь по шестьсот километров за сутки. И потому он берет бонг, заправляет его и валится на диван.

Можно представить себя где-нибудь в лаосской опиумной курильне с тростниковыми стенами или на Вудстокском фестивале 1969-го, на грязной ферме в округе Саливан, где жрали ЛСД, трахаясь в кустах, пятьсот тысяч распущенных девиц и лохматых ковбоев с голыми торсами – трейлеры, солнцепек, костры, рок-н-

ролл… Но в голове почему-то другое, скучное – отблески холодного солнца на зимних куполах соборов да вздыбившийся торосами лед на реке. Ему мерещится, что кто-то сидит на пирсе и смотрит на эту скованную буграми льдин реку. Какие-то птицы летят куда-то. Куда, на фиг? Он призывает на помощь ставшую вдруг инертной мысль. Мир пропущен сквозь призму осмысления – тогда и приходит это особенное ленивое озарение тибетских мудрецов. Он вдруг понимает, куда и за каким фигом летят птицы. Над крышей мира, над высокогорными лесами Тибета, над Северным плато, где кочевники пасут яков, а потом в стратосферу. Чтоб посмотреть на планету с такой высоты, на которой носятся лишь сверхзвуковые истребители. Самый крупный ее континент похож на древнюю кистеперую рыбу. От хвоста на западе до головы на востоке – шестнадцать тысяч километров. Острыми плавниками эта рыбина разобщает северные моря. Хищной челюстью ловит через Берингов пролив ускользающую Аляску, полуостров совсем на другом конце света. Кистеперая ночная рыбина сплошь покрыта огнями – это тянутся на сотни и сотни километров города, один за другим. Вечно расширяющаяся субстанция, что-

то вроде колонии вируса. На континент словно наброшен невод – это сеть федеральных трасс и мелких дорог. Там, внизу, тащатся на своих доисторических баржах дальнобойщики и мчатся сверкающие в ночи цеппелины торговых компаний, длинные, что твои океанские танкеры. Яркие корабли в ночи среди оврагов и серых кустов – напоминание о том, что где-то есть цивилизация, о которой и не вспоминаешь на трассе, и у этой цивилизации праздник вечного потребления, вечный Новый год – сегодня по календарю майя, завтра по древнеегипетскому, послезавтра по шумерскому, а там уж по григорианскому или юлианскому – один черт, мало ли календарей на этом свете… Проносятся бетонные опоры путепроводов, спящие деревни, объездные дороги, щебень да разбитый асфальт. Иной раз случается необъяснимое – и заброшенная объездная дорога в ядреных говнах ложится под колеса как ангельская гладь, а какой-нибудь кусочек грунтовки оказывается федеральной трассой.

Позавчера в таких вот говнах на безлюдном шоссе он встретил пьяного вусмерть попа, облаченного в рясу и кепку рэпера. На белом минивэне его вынесло в кювет, и он, видать, только стараниями духа святого не врезался в дерево и не смял капот в гармошку – увяз в снегу и промерзших комьях грязи в пяти миллиметрах от ствола вяза. Сам поп сидел, понурив косматую голову, за рулем машины. А заметив периферическим зрением человека, вдруг вскинул бессмысленные, залитые по горло глаза и прогундел, дыхнув перегаром:

– Корабли плывут в Константинополь… далеко я, далеко заброшен, даже ближе кажется луна… едрить… – Это он ударился о дверцу, когда Федька Африканец его вытаскивал.

– Не трожь меня, константинополь. – Погрозил пальцем поп и, упав свиньей в снег на карачки, пополз в лес.