Андрей Кожухов

– «Страсть к разъездам»!.. – воскликнул с негодованием Давид. – Я просто в бешенство прихожу, как подумаю, какую прорву денег я истратил в эти три недели, не говоря уже о потере времени. И все это по милости наших нелепых народников, к которым эта барышня чувствует такую нежность, – прибавил он, кивнув на Машу.

– Бедные народники! – вздохнула Маша. – За всё им приходится отдуваться.

– Нет, ты выслушай! – горячился Давид, схватив Андрея за рукав. – Я им твердил множество раз, что буду переправлять через границу сколько угодно их литературы, что никаких тут нет лишних хлопот, а наоборот, эта расширяет наши пограничные дела. С их стороны требовалось только покрывать свою долю расходов и держать человека для приёмки транспортов. Ну, этого обязательства они никогда не выполняли! – прибавил он, глядя с укоризной на Машу. – И я вынужден был сам доставлять их книжки в город. Тем не менее я продолжал работать для них, и все обстояло благополучно. Но вот, на грех, несколько недель тому назад им удалось завербовать в члены своей группы некоего Аврумку Блюма – круглого дурака, должен сознаться, хотя он и еврей. Ты, кажется, испытал это на себе?

Андрей кивнул, улыбаясь.

– Не знаю, потому ли, что народники нашли его достаточно умным для себя, или по другой причине, только раз завёлся у них собственный еврей, они вздумали открыть и собственную границу.

– Давид, Давид! – запротестовала Маша.

– Нет, дайте мне договорить; слово будет за вами потом. Отправляют Аврумку в Кишинёв, снабдив деньгами, и он устраивает перевозку книг, условившись платить… – тут Давид остановился, чтобы подготовить драматический эффект, – по восемнадцати рублей с пуда! – Он молча посмотрел на Андрея, потом на Машу, потом опять на Андрея.

Маша показалась ему достаточно потрясённой, но на Андрея его слова не произвели никакого воздействия, так как он не имел никакого понятия о ценах.

– Восемнадцать рублей с пуда! Ведь это неслыханное дело. Я никогда не плачу больше шести, – возмущался Давид. – Платить такие цены – чистый позор. Это портит границу. К контрабандистам потом приступа не будет. – Он горячился и сопровождал свою речь странной еврейской жестикуляцией, возвращавшейся к нему в минуты сильного возбуждения. – Само собой разумеется, – продолжал он более спокойным тоном, – я поднял шум, как только узнал об этом. Я снова взял перевозку на себя, и мне пришлось съездить на границу, чтобы привести всё в порядок.

– И ты всё уладил, конечно? – спросил Андрей.

– Да, но не знаю, надолго ли. Я не уверен, что они не выкинут такой же штуки со мной еще раз, если найдут другого еврея, скажем, поумнее Аврумки.

– Как вам не стыдно, Давид! – вмешалась Маша. – Ведь я слышала об этой истории от одесситов.

– Ну и что же? По-вашему, не так?

– Конечно, нет! Ваша граница – немецкая: до нее очень далеко, и у них нет там никого из своих людей, тогда как румынская граница – совсем рядом, и в Каменце есть ветвь кружка. Отсюда же рукой подать до Каменца. Вот почему они послали Блюма попытать счастья. Никакого тут не было недостатка доверия к вам и ни малейшего желания хвастнуть собственной границей.

Давид сделал пренебрежительный жест рукой.

– Ладно, ладно! Старого воробья на мякине не проведёшь. Я-то знаю, в чем дело. Скажите лучше, где найти вашего Аврумку: мне нужно сообщить ему о результатах моей поездки.

Маша дала ему адрес.

– Теперь мне пора собираться. У меня свидание с Зиной.

Он вытащил свой неизменный холщовый саквояж и стал в нем рыться. Не находя, впрочем, того, что ему понадобилось, он начал понемногу выкладывать всё содержимое на диван. Рубашка, губка, щётка для волос, маленькая подушка, том немецкого романа, пара носков, несколько жестянок появлялись одно за другим. Оказалась полная экипировка человека, проводящего бо́льшую часть своей жизни в вагоне.

– Мой саквояж имеет удивительную особенность: всё нужное в данную минуту всегда оказывается на самом дне, – произнёс Давид, когда наконец на диване появилась маленькая шкатулка швейцарской резной работы.

В ней хранились белые и чёрные нитки, целый ассортимент пуговиц, игольник, напёрсток и ножницы. Тогда Давид взял пальто и уселся портняжничать.

– Дайте, я вам зашью, – предложила Маша.

– Нет, я гораздо лучше сделаю. Женская работа непрочная, – отвечал Давид.