Андрей Столяров

Через скопища машин, сгрудившихся вокруг лагеря, мы про­дираемся, наверное, минут сорок пять. Приткнуты они хаотично, между многими протянуты веревки, закреплены палки, доски, шесты, на которых висит сохнущая одежда. Здесь явно живут, но большинство обитателей этого лагерного сег­мента сейчас, ви­ди­мо, схлынуло к Куполу. Лишь кое-где заметно сла­бое копоше­ние, и в двух-трех местах кучерявятся дымки первых костров. На нас никто не обращает внимания. Это нам на руку. Я уже за­дыхаюсь. Машенька только кажется легкой, на самом де­ле весит она порядочно. Павлик, который тащится вслед за мной, время от времени предлагает: «Давайте я помогу»… Но куда ему, он тем более не потянет. Пусть лучше поддерживает Лизетту, она до сих пор немного пошатывается. К тому же Пав­лик сильно избит: рассе­чена и вспухла губа, багровеет длинный кровоподтек под глазом, и еще мне кажется, что у него слегка поврежден су­став на правой руке, он как-то странно и неловко ей движет. И все же состояние его внушает надежду. Павлик очнулся бук­вально через пару секунд после моего жут­ко­ватого ментального вы­броса. Правда, Павлик находился на са­мой пери­ферии темной вол­ны, а Лизетту и тех, от кого она отчаянно от­би­валась, на­крыло всей ее тяжестью. Они рухнули как подко­шенные. Но если Павлик очнулся, значит и Лизетта через какое-то время точно придет в себя. И я надеюсь, очень надеюсь, что при­дет в себя Машенька. Дышит она вроде нор­мально и даже — бес­сознательно, скорей всего — обхватывает меня руками за шею. Есть, есть надежда, Машенька обязательно выкарабкается, не может быть, чтобы все завершилось таким инфернальным ужасом…

Наконец кладбище автомобилей заканчивается. Мы выбира­емся на поляну, отделенную от проселка рядом невысоких, но плотных и раскидистых елей. Я осторожно опускаю Машеньку в пружинистый мох, кладу ей пальцы на лоб, хотя это­го можно было бы и не делать, прикрываю глаза и пытаюсь со­средоточиться. Экстрасенсорный контакт рождается с удивитель­ной легкостью, и я через мгновение осознаю, что, слава богу, Машенька в полном порядке, ничего страшного, она про­сто спит, и ее сон, кстати целебный, мелеет сейчас как ручей, пересыхающий от жары. Уже проступает сквозь воду светлею­щее дно яви.

— Все нормально, она скоро очнется, — говорю я в ответ на тревожный взгляд Павлика. Он сразу же помогает Лизетте тоже усесться на мох и приваливает ее к толстой, корявой березе, уже тлеющей желтизной. Лизетта пока еще дышит тяжеловато. Тем не менее я добавляю, тщательно подбирая слова: — Зна­ете что, ребята, я вас очень прошу: никогда никому не расска­зывайте о том, что вы видели. Ну — как я отключил этих парней. Вряд ли вас будут об этом расспрашивать, но все-таки если будут, то постарайтесь при­держиваться такой версии: вы мало что можете вспомнить. Была драка, на вас напали, вы отбивались, была сумятица, потом все они вдруг побежали к Куполу… Примерно вот так…

— Я понял, — серьезно кивает Павлик.

И я по глазам его вижу, что он действительно понял.

— Лиза?

— Да-да, я поняла…

Ну — будем надеяться.

— А теперь нам надо выбираться отсюда.

Сказать это намного легче, чем сделать. Ближайшие к нам машины стоят на ободах, шины у них спущены и продавлены, радиаторы уткнулись в тот же белесый мох. А если среди них и найдется одна, годная к передвижению, то как ее завести и, главное, — протащить через разномастный металлолом. Идти же пешком Лизетта явно не может. Да и мне тоже Машеньку не донести.

— Может быть, носилки сделаем? — предлагает Павлик. — Вы не думайте… Я вполне — ничего… Потащу…

Я поднимаю ладонь:

— Тихо!..

Становится слышен рык приближающегося мотора.

— Ложись!..

Мы дружно растягиваемся во мху. На проселок за елями выползает джип с затененными стеклами, останавливается, из него выбираются трое парней в пятнистых военных комбинезонах. И еще один, за рулем, свесив ноги наружу, остается внутри.

Ему говорят:

— Ты тут поглядывай!

— Бачура!.. Будь спок!

Насколько я понимаю, это «чистильщики», попросту мародеры: обдирают брошенные машины, забирают, что поценней, иногда вытаскивают, угоняют их целиком, ну и попутно грабят всех тех, у кого есть, что отнять. Здесь они, чувствуется, не в первый раз, потому что бодро углубляются в проходы между автомобилями. Веревки с одеждой, мешающие им идти, они лихо рубят ножами. Парень, оставшийся сторожить, между тем вылезает из джипа, неторопливо закуривает и потягивается с наслаждением, как после долгого сна.

Он стоит к нам спиной.

Павлик вопросительно поглядывает на меня.

Я шепчу:

— Минуты три подождем…

А затем чуть прикрываю глаза и пытаюсь вызвать то состояние, которое вспыхнуло у меня час назад. Мне это опять-таки удается легко. Незримо вытягивается вверх и вперед темный язык, широкий, чуть пенистый, как волна цунами, заворачивающаяся над берегом. Она несколько ниже и тоньше, чем в прошлый раз, но все-таки быстро достигает верхушек деревьев. Я хорошо ощущаю ее ментальную тяжесть, и в тот миг, когда волна зависает над парнем, обрушиваю всю ее плотную массу вниз.