Андрогин. Новая эра (СИ)

– А что вы скажете, если здоровый мужик в два раза больше вас, который обычно выглядит очень дружелюбно, в один момент превратится перед вами в чудовище? Если при вас он станет буйным без всяких на то причин? По крайней мере, понятным нам с вами. Какие-то нарушения в психике спровоцируют его, и он начнет обладать недюжинной силой, как в моменты аффекта и во время экстремальных ситуаций люди, которые перепрыгивают заборы, переворачивают машины. Он может нанести вред не только себе, но и всем, кто будет находиться вокруг него. Что вы предложите? Уничтожить всех таких особей? Или продолжать спокойно наблюдать, как он крушит все вокруг? Нет, вы не правы, и в скором времени это осознаете. Психиатрия достаточно гуманна. Бывают такие случаи, когда она просто необходима. Вы мало сталкивались с этим, я могу вас понять. Все ваше субъективное мнение построено на базе фильмов, в которых культивируют насилие и прямо-таки делают всех врачей, санитаров и медсестер жуткими монстрами.

Чего только стоит «Пролетая над гнездом кукушки». Но не обвиняйте этих людей. Они ведь тоже не железные. Да и в государственных лечебницах часто платят так мало, что в санитары, допустим, подаются бывшие зеки, озлобленные на жизнь, а медсестры и так сводят еле-еле концы с концами. Откуда же там взяться гуманности? Да и в Советском Союзе психиатрией пользовались часто не по назначению, а в политических целях. Вот и обросла наша медицина кучей мифов да легенд. Но если использовать ее с умом и по назначению, то все будет как надо. Только вы, Жанна, поймите: если вы в состоянии себя контролировать. Хотя бы, – поднял руку Иннокентий, – то для многих пациентов можно считать за счастье нахождение здесь.

– Так что вы собираетесь со мной делать? «Лечить»? – язвительно, с вызовом и с ударением на последнем слове спросила Жанна.

– Вы вполне вменяемы, мисс. Своим взглядом я вижу, что у вас имеются в наличии только затяжная глубокая депрессия и, возможно, деперсонализация и дереализация, но они являются последствием ваших панических атак, возникших, несомненно, на фоне ВСД. Знаете, что отличает человека с ВСД и дереализацией от того, кто нуждается в психиатрическом лечении?

Жанна вопросительно подняла на него глаза.

– А ведь когда мы чего-то ждем, не важно, будь то плохое или хорошее, оно ведь обязательно произойдет.

На этом странном моменте их первая встреча закончилась, и Жанна вернулась к себе в палату.

Прошло две недели. Больница жила своим режимом, а Оксана все молчала. Жанну постепенно стала одолевать скука. Родители не навещали ее, и она не понимала причины этого. На ближайшей встрече с ее лечащим врачом девушка твердо намерилась поинтересоваться у него насчет причин этого. Может быть, это он попросил их не приходить, чтобы ее не тревожить, а, может быть, это было их собственное решение. Жанна не могла остановить свои мысли об этом. Они съедали ее и не давали сосредоточиться ни на чем другом.

Дни протекали вяло и неинтересно. К больничному распорядку девушка уже привыкла.

Начиная с семи утра под гул медсестер и больных,начинался прием лекарств, затем все подтягивались на завтрак часам к восьми. С девяти начинались терапевтические лечебные процедуры, иногда сменяющиеся трудотерапией на улице, на которую ни Жанну, ни Оксану не водили. Вообще, за пребывание в больнице Жанна еще на улицу не выходила. В первую очередь, по своему собственному желанию. Так что до обеда она не присоединялась к тем больным, которых выводили на прогулку. После обеда больница превращалась в царство морфея: всех отправляли на тихий час. Почти никогда Жанна не могла заснуть в это время, подслушивая каждый вздох Оксаны и наблюдая за ее движениями: та чаще всего лежала к ней спиной, возможно, она не хотела встречаться с ней глазами, думалось Жанне, а, быть может, не хотела, чтобы она видела ее лицо.

После дневного отбоя некоторые снова шли на прогулку, затем все ужинали, и с семи вечера наступало время культурной терапии и личных дел. Перед отбоем, который должен был в десять, Жанне приносили лекарства, и тушили свет. Когда она выходила в коридор, чтобы посмотреть, спят ли остальные, она видела, что во многих палатах свет все равно продолжает гореть. Но им с Оксаной было абсолютно все равно, есть он или нет.

Это не играло никакой роли.

И так день за днем. Жанне хотелось лезть на стены. Никакой арт-терапией, как другие больные, заниматься она не хотела: у нее не было желания ни рисовать, ничего. Была возможность поплавать в больничном бассейне, но она, как и ее «сокамерница», ей не пользовались.

– Вы вообще разговариваете? С вами можно пообщаться? – не выдержав, спросила она у Оксаны.

Ее соседка кивнула. И, к удивлению Жанны, наконец заговорила. Ее голос скрипел и сопел так, словно она не разговаривала уже века. Судя по ее выражению лица, она и сама была в шоке от того, что решилась что-то произнести.