ANENERBE

Пожарная каланча и гарнизонный батальон в полном составе. Впереди брандмейстер — почетный и уважаемый в городе человек. Форма, как полагается — фуражка форменная с кокардой губернии и сабля офицерская. Высоченная каланча — весь город, как на ладони. Гостиный двор — центр городской торговли. Тут же на площади и купцы на телегах. Красный Крест — серьезная организация, а люди ее возглавляли ответственные и в обществе уважаемые. Дамы в белых платьях променаж устраивают — уже другой снимок. Дворник в фартуке, в руках метла, а это еще что? — Виталий Борисович пристально разглядывал крохотный предмет на груди. — Свисток! Точно! Это же свисток. Губернатор выступает, речь произносит, а вот здесь Крестный ход и вновь собор. «Архиерейский дом» — прочитал комментарии Виталий Борисович — нет сейчас этого дома, многого, что увидел товарищ Шумный, в действительности уже не было, но осталось в истории.

Полчаса пролетело незаметно — время остановилось, вернее, отправилось в прошлое. Кроме древних снимков в красочном издании — ничего. Виталий Борисович вздохнул: слишком сложное уравнение со многими неизвестными. Уравнение — то, чем занимается Горелик — этот сумасшедший математик. А как он может помочь? Никак! Ну хорошо, пролистает он книги, и что из этого? Кого, собственно говоря, или что, он ищет? Странный посетитель, который то ли был, то ли не был, сидел в библиотеке и что-то искал. Искал именно в книгах, что лежат теперь перед ним…

* * *

Ветер выбивает слезу, и спрятаться от него невозможно. Холод уже давно залез в сапоги, в бушлат, а руки стали непослушными и чужими. Они куда-то едут — трясутся на ухабах, ныряя время от времени в темноту — ленивые фонари освещают лишь себя. Он о чем-то думает, наверно, о том, как скоро они приедут. Они — его товарищи, серая масса в длинных шинелях — сидят напротив и молчат. Еще один поворот, еще одна подворотня, и машина встала, но не умерла — хрипит движок, выплевывая через выхлопную трубу грязь с мазутом. Теперь они уже бегут — друг за другом. Ломаные тени, словно призраки, скользят в ночи. Он тоже бежит, боясь споткнуться и упасть. Падать ни в коем случае нельзя — он падает. Что-то липкое и противное — вероятно, лужа, а, может, и не лужа — не видно. Поднимается, чувствуя недовольство к самому себе, и вновь бежит уже один.

— Ты куда? — раздается голос.

Фу ты! Не туда побежал! Бежит обратно, торопится, хотя сил уже нет.

— Комаров!

Кто такой Комаров?

— Я! — кричит из темноты Комаров.

— Вы с товарищем здесь. Тут ваш пост, ясно?

— Так точно, тут наш с товарищем пост.

— И чтобы никаких разговоров! — предупреждает голос, — враг хитер и опасен!

Какой враг? И где его пост — кругом непроглядная темень. Если тень напротив — Комаров, тогда кто он и что тут делает?

— Сейчас начнется, — говорит Комаров, — ты в первый раз? Я в первый, махорочки не найдется?

На посту курить не полагается, однако он лезет в карман и негнущимися от холода руками пытается развязать кисет с табаком. Не получается, и нехитрое занятие — дернуть за веревочку — дается с трудом. Курят. Он и Комаров согреваются терпким и ядреным самосадом.

— По тревоге подняли, — сообщает Комаров, — ты какой роты будешь?

Он не знает, не может вспомнить, поэтому молчит.

— Не боись, — продолжает Комаров, — я устав знаю, в караул неоднократно ходил. В карауле один, а тут нас двое, ты патрон дослал? Я дослал, нынче не то, что прежде, и устав старый не годится. И курить можно. Кукишь им! Мы теперь сами со своим уставом. Вчера на митинг возили и тоже на машинах. Мы теперь всегда на машинах, и называют нас: «летучий отряд партии». Ты в партии? Я еще не успел — не до того, выспаться не могу. Вот как высплюсь, так сразу в партию. Сапоги обещали и харчи регулярно. И то верно — что в этой партии делать голодным и без сапог? Этих видел? Не видел? Они впереди на таксомоторе ехали. Важные, тебе скажу, вот кабы нам к ним устроиться! А что? Говорили, рекомендация нужна. Что-то вроде ходатайства от старшего товарища, но только партийного. А где его взять — партийного? Есть у меня один на примете, занят постоянно — другим рекомендации пишет. А еще говорит, нужна политическая подкованность и самодисциплина.

Комаров негромко хихикнул.

— Кобыла я ему, что ли, чтобы меня подковывать? В политкружок пойду — там подковывают. Во! Слышал?

Где-то в темноте раздался звон битого стекла.

— Как думаешь, наши? Ты это, винтовку-то с плеча сними, не помешает, все же на посту.

Он глянул и понял — за плечом у него и впрямь висит длинная трехлинейка со штыком — граненным, острым как бритва, тесаком.

— Началось!

Комаров вглядывается в темноту, винтовка наперевес, чинарик в зубах вспыхивает огоньком. Ослепительная вспышка где-то впереди, вслед которой последовал грохот. Выстрел вырвал из мрака стены домов и тут же погрузил в темноту двор. Глухие шлепки — кто-то бежит по лужам. Ее крепче сжать винтовку и ждать.

— Попал?

Голос чужой и незнакомый.

— Попал!

Это уже Комаров, его голос, это он шлепает в темноте с винтовкой наперевес.

— Наповал! — кричит Комаров, — вроде как мертвый.