ANENERBE

— Кажись, у тебя первый, — подсказал Никита, — с починным, завтра ставишь. Вот колечко-то и пригодилось. Кроме сальца с огурцами кислыми, рыбки купил копченой и колбаски свежей — товарищам понравилось.

— Ну и как тебе? — спросил командир после очередной порции самогона, вытирая липкие пальцы о штаны.

— Вкусно.

— Я о другом, я о покойнике, — направил мысль в нужное русло Никита.

— А что покойник?

— Не страшно было? Все же тварь божья — человек.

Было ли ему страшно? Скорее интересно — попадет или нет. Стрелять-то Ефим не умел, а тут в первый раз и сразу в человека.

— Он же побежал.

— Верно, побежал, действовал ты правильно, согласно инструкции. Чего, спрашивается, ему бежать, если он не враг? Значит, враг, хотя оружия у него не было, ты же вроде его и обыскивал?

— Обыскивал, — согласился Ефим.

— Испугался и побежал, думал, повезет, а тут ты его хлоп и наповал — не повезло. Решительный ты парень, молодец. Скажу тебе, не каждому дано, чтобы вот как ты — решительно и, главное, — наповал. Есть в тебе, Ефим, какой-то стержень, ну что, повторим?

Хотя стержня, как выразился командир, у Ефима как раз и не было. Была пустота — бездонная яма, которая поглощала все чувства — и хорошие, и плохие. Еще таких людей иногда называют уравновешенными. И смеяться они от души до слез не умеют, как и плакать — не получается. Маятник души застыл в среднем положении и не желает нарушить равновесие — качнуться в одну из сторон. Им, вероятно, удивительно легко приходится в жизни — яма-то внутри бездонная.

Выстрелил. А к чему ему наган дали? На боку носить? Или по вечерам смазывать? В тот день он его достал, прежде чем скинуть сапоги и завалиться на матрас. Глянул, возможно, в первый раз с уважением и каким-то трепетом. До чего совершенна человеческая мысль! Это надо же придумать такую штуку, чтобы пальцем нажал, и нет человека! Глаз прищурил, пальчиком пошевелил, и нет человека! А его же кто-то девять месяцев под сердцем носил, прислушивался, имя придумывал, а затем долгими ночами не спал… а тут он, Ефим Пафнутьевич, с казенным наганам — бац!

Враг он! Этот покойник — самый настоящий враг. А побежал он, чтобы завтра придти с господами и уже его, Ефима, из нагана положить или вообще на фонарном столбе вздернуть.

Без нагана нынче нельзя — греет он и уверенность придает. Сапоги и тужурка кожаная — уважение, а наган — уверенность. Однако тут же в голову скакнула новая мысль. Наган-то хорошо, только у него, идиота, железяки бестолковой, мозгов никаких! Кто в руки возьмет, тот и хозяин.

* * *

Домой Виталий Борисович добрался разбитый. Сил не было даже снять башмаки — он их сбросил, сначала один, затем второй. Они разлетелись по комнате, явно недовольные поведением своего хозяина. Вероятно, даже выругались — товарищ Шумный отчетливо слышал их брань в момент приземления. Книги же бережно положил на стол.

Как давно он читал? Не приказы и постановления, не паршивые и продажные газетенки, которыми и задницу подтереть грешно, а книги? Забавно — одни и те же слова у разных людей производят совершенно разный эффект. Что это? И почему одни чувствуют фальшь и лицемерие, а другие слепы и глухи?

Первая книга, которую он открыл, вызывала интерес. Текста немного — почти одни фотографии, большей частью древние, когда фото казалось магией или колдовской силой. Однако все же первое, потому что и служители церкви с удовольствием позировали, и храмы, взметнувшие свои купола в поднебесную, смотрелись удивительно свежо. Взгляд в историю, полный любопытства — все они смотрели на Виталия Борисовича из прошлого. Почти никто не улыбался — не принято, и для потомков они хотели дойти в облике серьезном и ответственном. Он вглядывался в лица уже давно не существующих людей и чувствовал. Что именно — сказать сложно, если возможно вообще. Клубок душевных переживаний — вот что он чувствовал, а как разобраться, как распутать клубок? Каждый снимок — событие, к которому готовились серьезным образом. Надевали праздничный кафтан или мундир, ходили к цирюльнику, чистили саблю или сапоги. Затем еще час готовились — рассаживались в нужном порядке, вставали, менялись местами, вновь садились. Многие волновались, некоторые шутили, чтобы подбодрить остальных и ждали дальнейших указаний. И, наконец, сизый дымок извещал — все они в истории: за многие тысячи верст и десятилетий — в будущем! Там, куда наиболее отважный из них не посмел бы заглянуть, как и солнце, встающее за горизонтом, не могло знать, что там — в будущем?

Страничка за страничкой — он их бережно перелистывал, натыкаясь на десятки глаз, мысленно проходя по булыжной мостовой и слушая колокольный звон. Стаи ворон разлетались по сторонам, и воздух наполнялся то весной, то летним зноем.