Ангелическая по-этика

избивают кого-то

Несут идиоты

большие портреты

Какого-то карлика и идиота

Идиоты честные – как лопаты

Идиоты ясные – как плакаты

Идиоты хорошие в общем ребята

Да только идти

среди них жутковато.

Хорошо, что хотя бы восемь лет жизни Генрих хлебнул свободы в стране рухнувшей диктатуры идиотизма. Он очень любил и ценил то, что удалось отвоевать в августе 91-го Он верил, что Россия больше не вляпается в новую диктатуру.

В последние годы он писал не стихи и не циклы, а целые книги стихов. Уже в этом году сразу после тяжелейшего инсульта он позвонил мне из больницы и сказал: «Я пишу новую книгу». И написал.

В поэтическом обществе «ДООС», куда он вступил недавно, мы присвоили ему звание Стрекозавра, и Генриху это очень нравилось. Некое прозрачнокрылое существо с огромными глазами из множества прозрачных колбочек, наполненных светом.

Когда мы и говорили с ним об устройстве мироздания после посещения выставки сюрреалистов в Центре им. Помпиду, Генрих сказал – «Я знаю одно. То, что очень далеко, на самом деле внутри и близко, а то, что близко, на самом деле далеко во Вселенной». Сейчас, когда Сапгир стал так далеко во Вселенной, его присутствие здесь ощущается все ближе и ближе. Вместе со своим легендарным другом Игорем Холиным он завершает целое поэтическое тысячелетие и поэтический век.

Генрих очень любил Москву. Его вызывали в КГБ, стучали кулаком по столу и орали: «Уезжайте!». Он не уехал – уехали те, кто орал, сразу же, как представилась возможность.

Я не могу представить поэтическую Москву без Сапгира.

А может быть, и не надо представлять. Ведь поэзия остается, а она была для него дороже жизни. Незадолого до кончины он посвятил мне свое стихотворение.

Генрих Сапгир

Свет земли

К. Кедрову

Стал я видеть свет обратный

Незаметный ненаглядный

Свет от моря - ласковой листвы

И от каждой умной головы

Северным сиянием

Всплесками красивыми

Пролетели птицы

Дерево лучится –

Желтыми и синими

А еще от леса

Дышит полоса

Дальние границы –

Алые зубцы

И при этом нашим светом

Вся Вселенная питается

Звезды – каждый астероид

Стать землей при том пытается

Глупый камень астероида

Разумеет ли он что это?

* * *

Свет вечером такой от океана

Что небо освещает как ни странно

Свет от скалистых гор от минералов –

Я видел сам как небо засверкало

Свет от лесов мерцающий чуть зримо

И гнойным пузырем свет от Москвы от Рима

В Неваде свет грибом на полигоне

И свет от разума – вселенскими кругами.

ПОЭТОЗАВР ИГОРЬ ХОЛИН

За месяц до кончины он выступал на презентации 10-го номера «Газеты ПОэзия». Он снова и снова повторял свою любимую мысль о воздействии третьего тысячелетия на поэзию конца XX века: «Это как дуновение мощного урагана, который еще далеко, но уже давит на паруса». Холин презирал аудиторию, не понимающую значимости поэзии. Почувствовав малейшее отвлечение внимания или говорок в зале, он тотчас парировал «В 40-50-е годы мы через всю Москву ехали, пробирались, проталкивались, чтобы услышать живой голос поэта. В 60-х конная милиция и та осаживала коней, когда говорил поэт. А вы смеете разговаривать во время чтения стихов. Это

значит, что вы недостойны поэзии, и я не буду для вас читать». Так вспылил он однажды в 1989 году на выступлении в зале Высшей комсомольской школы. В том же году мы выступали во Франции на фестивале международного поэтического авангарда на родине легендарного Тартарена, в городе Тарасконе. «Вы ведь все равно по-русски не понимаете, поэтому я буду читать без переводчика», – сказал Игорь Сергеевич. Да и правда, чего ж тут переводить:

Прежде чем вспыхнуть

как

световое табло

Я был

Камнем Фонтебло.

Если два-три слова по-русски знаешь, итак все понятно. Впрочем, есть вещи непереводимые, давно ставшие фольклором:

Я в милиции конной служу,

За порядком в столице слежу.

И приятно на площади мне

Красоваться ни сытом коне».

Холин, пройдя всю войну от Москвы до Берлина, уже ничего и никого не боялся. «Вывели нас на снег под Москвой в 41-м и забыли. Мы там полгода болтались по лесам, подыхая от голода». Вместе со своим другом Генрихом Сапгиром они создали в барачном Лианозове независимую поэтическую республику. Из Лианозовской школы вышли почти все значимые художники второй половины века. Холин писал свои стихи повоенному кратко:

Умерла в бараке 47 лет.

Детей нет.

Работала в мужском туалете...

Для него жила на свете?

А праздничная пьяная Москва распевала его стихи, ничего не ведая об авторе:

У метро, у «Сокола»

Дочку мать

укокала.

Органы, конечно, интересовались творчеством Холина. Вызывали на Лубянку:

– Почему вы пишете антисоветчину?

– Я не виноват, что у меня такое зрение. Вот вы что видите над своим столом?

– Портрет пламенного рыцаря революции Дзержинского.

– А я вижу жестяную бирку с надписью «инвентарный номер 283.

Холин считал себя реалистом, вернее, хотел им быть. Реализм его был весьма своеобразным и ни на что не похожим. Ни один советский журнал так и не смог напечатать ни одного стиха Холина за полвека. Кто же напечатает такое: «На территории больницы / Сс, Р, Рцы, Мор-мидор, Эумдр, Куз, Драпп, Хлоп, Сап, Ржцы, Аут, По, Цц».