Лавди прочла это письмо, сидя за письменным столом мистера Крейвена, в то время как сам пожилой джентльмен недвижимо застыл сзади нее в своем кресле. Она легко улыбнулась краешками губ, перечитав последние слова: «скорее всего, Вы еще пригодитесь нам в доме».
Второй день, который Лавди провела в кабинете мистера Крейвена, сначала не предвещал плодотворных результатов. Прочтя письмо мистера Гриффитса, Лавди битый час просидела с пером в руке за столом, готовая записывать любую мысль, которая озарит мистера Крейвена. Однако с его губ не слетело ни звука, кроме одной лишь фразы:
– Это все здесь, в моей голове, – пробормотал он, не открывая глаз, – но я не могу облечь это в слова.
Наконец звук шагов по гравиевой дорожке заставил Лавди повернуть голову к окну. Она увидела мистера Гриффитса, сопровождаемого двумя констеблями, и услышала, как открылась парадная дверь, впуская их. Однако больше ни звука не достигло ее ушей, что заставило женщину осознать, насколько она отрезана от всего остального дома, пока сидит в дальнем углу ненаселенного крыла.
Мистер Крейвен все еще пребывал в прострации, даже не подозревая, что в этот самый момент в его собственном доме его единственного сына арестовывают по подозрению в убийстве.
Тем временем Гриффитс и его констебли поднялись по лестнице, ведущей в северное крыло, и горничная Могги вела их по длинным коридорам к комнате больного.
– Хозяйка! – позвала она. – Тут пришли трое людей, и они все из полиции! Может, выйдете, а? Узнаете, чего им надо?
У двери комнаты, где содержался больной, появилась миссис Крейвен – высокая женщина с резкими чертами лица и светлыми, чуть рыжеватыми волосами с проседью.
– Что это значит? Что вам здесь нужно? – надменно спросила она, обращаясь к Гриффитсу.
Тот со всем уважением объяснил, что ему нужно, и попросил отойти в сторону, чтобы они могли зайти в комнату ее сына.
– Это комната моей дочери; можете убедиться сами, – сказала миссис Крейвен, распахнув дверь.
Гриффитс и его товарищи, войдя в помещение, обнаружили хорошенькую, но испуганную и бледную мисс Крейвен, сидевшую у камина в длинном халате.
Гриффитс торопливо отступил в замешательстве из-за своей ошибки и того, что не может поговорить с Лавди. Остаток дня он провел, телеграфируя всем подряд и рассылая посыльных. Наконец, около часа потратил, составляя подробнейший доклад своему начальнику в Ньюкасле. Гарольд Казенс, отплывший на «Бонни Данди» в Наталь, по его утверждению, – это на самом деле Гарри Крейвен, Гриффитс рекомендовал немедленно связаться с южноафриканскими полицейскими властями.
Еще не высохли чернила на пере, которым Гриффитс писал этот доклад, когда ему передали новую записку от Лавди.
На сей раз послание передал сынишка садовника, заявив, будто леди пообещала, что ему дадут золотой соверен, если оно будет доставлено по адресу. Гриффитс заплатил мальчишке и отпустил его, после чего уселся читать. Послание было торопливо написано карандашом и гласило:
Прочтя послание, Гриффитс потер лоб, а потом протер глаза.
– Э-э, – сказал он, – скорее всего, там все в порядке, но я, в конце концов, беспокоюсь о ней. И будь я проклят, если понимаю ход ее рассуждений.
Он посмотрел на часы; стрелки показывали четверть седьмого. Короткий сентябрьский день уже заканчивался. До Тройтс-хилла было добрых пять миль – определенно, не стоило терять ни секунды.