Анхен и Мари. Выжженное сердце

Фрося стояла руки в боки, слегка выпятив живот, и осматривала коридор. Вот ведь наказание Господне, а не барышни! Весь пол истоптали. А ещё из благородных. В деревенской избе и то чище, а тут. Она досадливо махнула рукой, собираясь идти за водой и тряпками.

– А что, любезная, дирехтор ещё вернётся в гимназию али как? – услышала она за спиной густой мужицкий голос.

– А мне почём знать? – огрызнулась Фрося, не оборачиваясь.

Всегдашнее её любопытство взяло вверх, и она оглянулась. Бородатый щуплый мужик, не босяк какой, в добротном пиджаке и широких штанах, заправленных в хромовые сапоги, стоял у неё за спиной, сжимая в кулаке фуражку.

– Я, вишь, яму передать кой чего должон, – сказал бородач.

Фрося заглянула в его огромные карие глаза и пропала. Ей Богу! Никогда с ней такого не бывало. Даже когда в девках ходила. Даже когда её за мужа покойного отдавали. Не бывало, чтобы так в груди дышать трудно было.

– Так нет ведь яво, – сказала она, не в силах оторвать взгляд от этих бездонных глаз незнакомого мужика.

Фрося выпрямила сутулую спину, рывком смахнула с головы платок, сняла фартук и сложила всё на подоконнике.

– Я когда-то знавал Ивана Дмитриевича. Встретиться хочу, подарок привёз яму. Адрес-то яво можно узнать али как? – от каждого звука его голоса у Фроси сладко щемило в груди и где-то ещё в животе, она не понимала где.

– Так это… Я могу передать… подарок-то, – предложила она.

– Мне лично надобно передать. Подарок больно ценный, – сказал большеглазый мужик.

– А ты не боись, я не скраду… гостинец твой, – тряхнула головой Фрося и улыбнулась.

– Может и приходил чужак, да разве всех упомнишь, – сказала Ефросинья Ивановна и убрала свою руку от художницы.

Анхен вернулась в реальность и слегка тряхнула головой, повторяя движение уборщицы. Видение оборвалось по инициативе другой стороны – и так бывает, оказывается. В голове шумело, как в дождливую погоду под железной крышей.

– А мужик как же… в сапогах хромовых? – спросила госпожа Ростоцкая, наклонив голову.

Уборщица посмотрела на художницу сначала удивленно, потом догадалась – донёс уже кто-то, рассказал про большеглазого. Мир не без "добрых" людей. А она так хотела утаить его приход, оставить только для себя эту встречу.

– А… ентот… Ну, был такой мужик. В сапогах. Кажись, – нехотя выдавила она из себя.

– Кто таков? Откуда? По какой надобности приходил? – засыпал уборщицу вопросами господин Самолётов.

– Дочку хозяйскую привёз в гимназию. То ли из Саратова, то ли из Самары, – ответила Ефросинья Ивановна и затеребила край платка. – А ещё гостинец хотел директору передать. Вроде как, знакомцы они старые. Не застал яво. Жди, говорю, до завтрева.

– Ждал? – спросил делопроизводитель.

– Нет. Некогда, говорит, мне. Дела ещё остались в столице. Тады, говорю, на другой день приходи пораньше.

– Пришёл?

– Нет, – сказала уборщица и совсем загрустила.

– А дочку, дочку-то хозяйскую как зовут? – нетерпеливо спросил делопроизводитель.

Иван Филаретович не мог устоять на месте, как жеребец в предчувствии скачки. Ещё немного и "копытом забьёт" по деревянному полу женской гимназии.

– Так это… Лизонька Ануфриева, – ответила Ефросинья Ивановна и махнула рукой. – На втором етаже, четвертый класс.

Мария Николаевна Ростоцкая стояла у доски и выводила на ней каллиграфическим почерком:

"Хорош наш хор".

Ученицы повторяли за ней, водя грифелями по аспидным доскам.

– Мари, выйди на минутку, – зашептала в приоткрытую дверь Анхен.

– Барышни, дальше пишите самостоятельно: