Антикварное золото

Диггер разъезжал по центру на своей мягко ворчащей мощным движком спортивной «хонде» и изучал ситуацию. Все было просто: Глеб Петрович, похоже, не лгал, намекая, что на этот раз там, внизу, и впрямь стряслось что-то серьезное. Проезжая мимо очередного поста с целым баулом диггерской амуниции за плечами, Рыжий иронически улыбался. Усилия столичной милиции изловить людей, которые скрылись в подземном лабиринте, он мог охарактеризовать словом «потуги»; это и были потуги, и притом тщетные, если только беглецы не окажутся полными баранами и сами не придут к ментам в руки.

Чем дольше он ездил, тем выше поднималась в его душе волна едкой горечи. Караульте, караульте! Много вы тут накараулите… Спросили бы лучше того, кто в этом хоть что-то понимает, — вот, например, его, Рыжего…

Пренебрежение, с которым Черный Монах — Глеб Сиверов посоветовал ему сидеть дома и не вмешиваться в серьезные дела взрослых людей, было лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения рыжего диггера Егорова.

Рыжий был обижен на весь мир, то есть находился именно в том состоянии, в котором люди, как правило, становятся наиболее изобретательными по части выдумывания способов свернуть себе шею. Именно этим печальным событием чаще всего заканчиваются попытки в одиночку доказать что-то равнодушному миру. Егоров не был сопливым романтичным подростком и не тешил себя сладострастными мечтами о том, как на его похоронах будет рыдать взахлеб вся Москва, но что-то в этом роде ему все-таки мерещилось. Будто наяву, он видел, как с горделивой скромностью отказывается давать интервью в центральные газеты и прикрывается ладонью от любопытных глаз направленных на него со всех сторон теле- и фотокамер. Человек, который помог раскрыть преступление века, одинокий подземный скиталец, в самый ответственный момент презревший мелкие обиды и подставивший свое крепкое плечо Закону и Порядку… Он видел, как Глеб Петрович, Черный Монах, смущенно, с извинениями протягивает ему ладонь — протягивает робко, как человек, не уверенный, что поданную им руку согласятся пожать. Он видел, как отец уговаривает его дать интервью Первому телеканалу, которое, несомненно, поспособствует продвижению отца по карьерной лестнице, — отец уговаривает, чуть ли не в ногах валяется, а Рыжий, сами понимаете, наотрез отказывается в силу присущей ему скромности. Он видел, как президент — ну ладно, не президент, а хотя бы министр культуры — торжественно вручает ему ключи от новенького серебристого «мерседеса», а главные хранители Третьяковки, Пушкинского музея и Эрмитажа неистово хлопают в ладоши, держа под мышками благодарственные грамоты и ценные подарки. И еще он видел, как его главный мучитель, подполковник МУРа Иван Гермогенович Ромашов, виновато отводя глаза, трясет ему руку и говорит, что он, оказывается, чудный парень и прирожденный сыщик, а никакой не мародер и что было бы неплохо продолжить столь плодотворное сотрудничество. Иван Гермогенович тоже что-нибудь ему вручает — например, часы с надписью или даже именной пистолет, — а Рыжий говорит: «Спасибо, конечно, Иван Гематогенович, но все это получилось случайно, и сотрудничать я с вами не стану — по крайней мере, до тех пор, пока ваши менты не оставят в покое нашего брата диггера»… И Ромашов обещает оставить в покое диггеров, а Рыжий, в свою очередь, обещает подумать насчет сотрудничества, хотя и знает, что сотрудничество это ему нужно как собаке пятая нога…

Переднее колесо «хонды» угодило в глубокую выбоину на асфальте, Рыжий лязгнул зубами, вернулся из заоблачных высей на грешную землю, выругался и обозвал себя дураком. Ему было двадцать два, он родился и вырос в Москве, был насквозь пропитан ее духом и даже не подозревал, что способен предаваться таким пустопорожним мыслям. Славы ему, видите ли, захотелось…

Однако отрезвление было лишь частичным. От своих намерений Рыжий не отказался, а намеревался он, ни много ни мало, спуститься под землю и хорошенько осмотреться в том районе, где когда-то наткнулся на труп с пневматическим пистолетом в одной руке и золотой античной сережкой в другой. Что это значит «осмотреться», он представлял себе довольно смутно, поскольку, спускаясь вниз, никогда не строил конкретных планов. Там, внизу, никакие планы не работали, там была своя жизнь, совсем другой мир, и все, что придумывалось на поверхности, там, как правило, оказывалось ни на что не годным.

В то, что его может постигнуть участь Дмитрия Крестовского, Рыжий не верил. Точно так же взрослый, разумный, здравомыслящий человек не верит, что в его собственной квартире на него может напасть внезапно выскочивший из стенного шкафа бука.

Рыжий был под землей как дома. Тут ему казалось намного спокойнее и уютнее, чем в родительской квартире, и он не допускал даже мысли, что здесь с ним может приключиться что-то скверное, нехорошее.