Антикварное золото

Егоров начал карабкаться наверх по ржавым скобам. Сквозь установленный на милицейском автомате ночной прицел он виделся фосфоресцирующим, переливающимся силуэтом. Непокрытая голова и голые кисти рук светились, как неоновые фонари; сотканное из тонких, как паутинки, темных нитей перекрестие прицела следовало за каждым его движением. За Рыжим, слабо мерцая, тянулась извивающаяся пуповина привязанной к его правой лодыжке веревки. Другой конец, к которому была прикреплена крепкая стальная «кошка», был намотан на кулак Медведя. Веревка вместе с «кошкой» раньше принадлежала Рыжему, и Медведь с его своеобразным чувством юмора находил это очень забавным: диггер будто заранее знал, что придется работать проводником у ребят, не испытывающих к нему особого доверия, и позаботился о страховке.

Рыжий добрался до верха, не сделав ни единой попытки как-то избавиться от привязанной к ноге веревки. Его заранее предупредили, что такая попытка кончится для него скверно, да он и сам, наверное, понимал, что шутить с ним никто не собирается.

Услышав характерный скрежет сдвигаемой крышки люка, напарники предусмотрительно отступили из колодца в устье трубы на тот случай, если сверху сразу начнут палить. А такой вариант не исключался: после того как они перестреляли засаду, у ментов не было ни причин, ни желания с ними церемониться. Осторожный Медведь понадежнее перехватил веревку, еще разок обмотав ее вокруг кулака, и приготовился дернуть изо всех сил, как только диггер попытается позвать на помощь или сделать еще что-нибудь, не предусмотренное планом.

Рыжий, однако, проявил благоразумие и воздержался от опрометчивых поступков. Некоторое время он торчал наверху, по грудь высунувшись из открытого люка, а потом начал осторожно спускаться. Сверху доносился приглушенный лязг буферов и пронзительные, словно от внезапной боли, вскрики маневровых тепловозов. Злой оторвался от инфракрасного прицела и увидел над головой четкий кружок ночного неба, освещенного бессонным электрическим заревом большого города.

Диггер неловко соскользнул с последней ступеньки и с плеском погрузился в воду, припав на одно колено.

— Поаккуратнее, ржавый, — сердито прогудел Медведь, стирая с лица вонючие брызги. — А то заставлю языком дерьмо вылизывать.

Злой спросил:

— Ну, что там?

— Чисто, — сказал Рыжий.

Слово «чисто» на фоне стоявшего здесь отвратительного зловония прозвучало совершенно неуместно.

— Надо валить отсюда, — напряженно произнес Злой.

— А позвонить? — как и ожидалось, возразил Медведь. — Витальевич же ясно сказал…

— Я знаю, что он сказал, — перебил Злой, отметив про себя, что Медведю не стоило называть отчество Солоницына при диггере. — Позвонить — дело нехитрое, это всегда успеется. Кончай бакланить, Косолапый. Делай, что тебе говорят, и все будет в ажуре.

— Так, может, я пойду, мужики? — с робкой надеждой подал голос Рыжий.

— Пойдешь? — переспросил Медведь таким тоном, словно сомневался в способности диггера самостоятельно передвигаться на своих двоих. — И далеко ты собрался?

— Я же все сделал, — упавшим голосом произнес Рыжий. — Я же вас вывел. Вы же обещали…

— Мой друг просто опасается, что ты прямо отсюда побежишь в ментовку, — объяснил Злой. — Но ты же ведь этого не сделаешь, правда? Ты ведь теперь наш сообщник, можно сказать, партнер, верно?

— Ну… да, — с сомнением подтвердил Рыжий.

— Не «ну да», а да, — поправил Злой. — Раз ты нам помог сделать дело, значит, ты — наш подельник. А подельнику полагаются две вещи: от закона — срок, а от корешей — доля. Медведь, выдай пацану его долю.

— Угу, — промычал Медведь и неожиданно выстрелил Рыжему в лицо из своего «кольта».

Диггера отбросило к стене колодца, он ударился о нее плечами и затылком, отскочил и ничком рухнул в воду.

— Ты что, чудило, охренел? — спросил Злой. — Ты что сделал, бычара?

— А что? — деловито меняя в «кольте» обойму, удивился Медведь. — Какая еще ему доля, этому стукачу?

Злой открыл рот, но тут же снова его закрыл, раздумав спорить. Он действительно собирался отпустить рыжего недотепу, сунув ему в качестве гонорара какую-нибудь цацку поскромнее. Лиц их Рыжий не видел из-за респираторов и инфракрасных очков, а значит, не мог причинить им серьезного вреда, даже если бы действительно помчался в ментовку прямо отсюда. Но что сделано, то сделано и, как говорят ирландцы, не может быть переделано. И потом, в конечном счете Медведь был прав, поступив по-своему. Он рассуждал точно так же, как Гронский: мертвые не кусаются. А спорить с этим было трудно, да и незачем, тем более что споры только отнимают время и никакая истина в них не рождается.

Злой поправил перекрещенные на груди ремни сумки и милицейского автомата, ухватился за ненадежные скобы и начал решительно карабкаться наверх. Ему было не по себе, потому что Рыжему он поверил все-таки не до конца и знать не знал, что в действительности поджидает его наверху. А вдруг, как только он высунет голову из люка, ему ее отстрелят к чертовой матери? Инстинкт самосохранения настойчиво предлагал уступить эту сомнительную честь Медведю.