Апокалипсис отменяется (сборник)

— Но зачем вам это? Если эксперимент провалится, я так понимаю, Цветаев погибнет. Исчезнет препятствие. Вы потеряете соперника.

— Я потеряю друга, — сказал Ковалев с болью в голосе, — друга и будущего соратника.

— Соратника? Но его идеи — полная противоположность вашим.

— Витя, не волнуйся, все будет в порядке. Спасибо за информацию.

Виктор покачал головой и отключился.

Ковалев с минуту поразмышлял. Он оставил работу, которой занимался во время разговора, сейчас потребуется гораздо больше ресурсов. Пробиться через сетевую защиту секретного государственного учреждения непросто. Вернее, это — невозможно. Машины с секретными данными просто не подключены к Всемирной сети. Но способ есть.

Сеть проникла в разум, неумолимо надвинулась. Ковалев видел и ощущал информационные потоки. Не так видел, как пользователи виртуальных протоколов, там просто моделирование, упрощение. Он буквально ощущал каждый байт, он сам был Сетью.

Участок секретного НИИ выглядит черным и пустым. Все потоки обрываются, не доходя до него. Но в каждом учреждении работают люди. А у некоторых людей уже сейчас есть сетевые имплантаты, позволяющие работать с киберочками. А в этих девайсах есть беспроводная связь.

Черный участок озарился светлыми узорами пересекающихся беспроводных протоколов. Ковалев нашел несколько подходящих точек входа. Все ресурсы своего мозга пришлось направить на совмещение принципиально разных протоколов сетевых имплантатов и внутренней сети лаборатории. Но фокус удался. Лаборатория была под контролем Ковалева. Он видел сквозь глазки камер наблюдения все помещения. Тысячи датчиков: движения, температуры, давления; сотни анализаторов: запаха, звуков — стали его рецепторами, стали продолжением сознания.

Он видел идущего по коридору, в сопровождении директора лаборатории, Цветаева. Видел приготовления в блоке преобразования, более того — чувствовал их. Чувствовал каждую настройку и понимал, что такая конфигурация убьет Цветаева.

Пакет данных загрузился незамеченным, программа-шпион замаскировала смену конфигурации, оставив на мониторах старые данные. Приготовила вирус для уничтожения всех следов изменений. Ковалеву осталось лишь наблюдать.

Внутри Цветаева все тряслось, в желудке будто пустота образовалась. Лоб покрылся холодным потом. Цветаев разделся, ассистенты помогли лечь в капсулу, вкололи что-то внутривенно, зафиксировали тело специальными держателями. Стекло капсулы медленно задвинулось, отрезав профессора биологии от внешнего мира, от груды оборудования, к которому подключена капсула, и от людей, управляющих этим оборудованием. Мелькнула мысль, что в тот раз, с Ковалевым, все было совсем не так. Но то ли сказался укол, то ли сам по себе, но Цветаев перестал чувствовать страх. Он знал, что будет больно, будет очень больно. Он видел, как это было с Ковалевым, но знал, что должен сделать это. Другими способами не устранить руководителя проекта нанотехнологизации. Клин — клином, как говорится.

Сквозь стекло он видел, как к капсуле подошел человек в белом комбинезоне с герметичным защитным шлемом. В руках емкость с нанороботами, что разрушат тело подопытного, разрушат, чтобы вновь восстановить в своей структуре. Емкость совместилась со специальным разъемом, человек в комбинезоне скрылся из поля зрения. Стекло капсулы отразило красные вспышки света.

Тело профессора попыталось выгнуться дугой, когда по нервам побежала невыносимая боль от мириадов невидимых механизмов, разрушающих его на молекулы и атомы, но крепления держат прочно. В агонии Цветаев потерял чувство восприятия реальности. Только боль. Внезапно все прекратилось. Вокруг была пустота, абсолютная вселенская пустота, как в день до первого творения Господом или перед Большим взрывом Вселенной. И тут как вспышкой, как тем самым Большим взрывом в восприятии возникла ослепительная картина мира. Чувство понимания всего, что когда-либо волновало его в прежнем теле. Ответы на все вопросы возникли удивительным узором и казались такими простыми, как падающие с неба капли дождя. Как кажутся простыми взрослому человеку, но так сложно даются ребенку первые осмысленные слова. Мир расширился до границ Вселенной. Разум будто потерял оковы и неимоверно ускорился, начал охватывать триллионы процессов, сопоставлять их с известными формулами, а неизвестные тут же выводить, расписывать и примерять к другим процессам.

Цветаев любовался этим буйством, проходящим сквозь его разум, он был зачарован и погружался все глубже. Вдруг почувствовал, будто на плечо легла рука, потянула назад. Чем-то, не слухом, чем-то другим, он ощутил слова того, кого он когда-то знал:

— Хватит, — сказал этот кто-то.