Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

– Та, что поэффектней и в размерах впечатлительней, – мы её красной обёрткой выделили, подчёркивая её высокой степени содержательность и необходимость соблюдать осторожность при её употреблении (на ней написано: «съешь меня»), – то в ней с одной стороны много кофеина, калорий и пальмового масла, а с другой, она несёт в себе столько невозможно приятной радости, что от неё не оторваться, что и забываешь обо всех последствиях, которые несут с собой лишние калории, учёт которых всегда очень придирчиво ведёт всякая следящая за собой девушка. – Здесь Иван Павлович слишком много себе позволит, окинув Клаву оценочным взглядом, чтобы от классифицировать Клаву: к какому классу она относится, к следящим за собой девушкам, или не к таким стройным.

Ну а Клаве на данный момент нечего в себе стесняться, и тем более стеснять и прятать под обтягивающей одеждой, и она использует одежду не для того чтобы прикрывать недостатки своей фигуры, а наоборот, для того чтобы подчёркивать все в ней неизгладимые для вашей памяти впечатления: изгибы и линии своей фигуры. Так что такой прямолинейный взгляд на неё Ивана Павловича, нисколько её не смутит, когда она и сама знает себе цену, а вот ему бы лучше поберечься и слишком не увлекаться разглядыванием Клавы, если он не забыл, то верной супруги Тёзки, и не для того он сюда был зван.

И Иван Павлович проявляет здравомыслие, переведя их общие взгляды с Клавой на саму же неё, на озвученную им проблематику большой конфеты. – Это конфета, конечно, это что-то незабываемое, и она как всякий запретный плод, так и притягивает ваши желания её попробовать, – прожить жизнь и хоть раз в ней не ощутить эту запретную сладость во рту, да разве я себе могу такое позволить, – но последствия её злоупотребления поистине страшные. И если у вас хороший метаболизм, есть к тому же сила воли выгонять из себя лишние калории на беговой дорожке и всё это под надзором строжайшей диеты, что будет позже, а для начала вы готовы на время смириться в себе с тем существом, которое займёт собой всё ваше зеркальное отражение, не оставив там ни чуточки места для чего-то другого, кроме вашей, расперевшей от переизбытка холестерина физиономии, то беритесь за эту конфету. – Иван Павлович делает столь необходимую паузу для Клавы, чтобы она смогла переварить эту жуткую для всей её сущности информацию, которую содержит в себе эта толстая конфета, и которую, – и она уже начинает чувствовать, – она не сможет переварить и её от неё тошнит.

И Клаве в приступе нервного волнения даже становится непонятно, почему это Иван Павлович, не только предложил ей этот вариант с конфетой, имеющей и несущей в себе столько побочных последствий, – да прямо так и будут вываливаться из штанов эти последствия, – а так подробно остановился на её характеристиках. Неужели, он мог себе помыслить, что она, после всего ею об этой конфете услышанного, захочет, да хотя бы гипотетически, рассмотреть этот вариант на себе. – Да никогда я подвергну себя такому издевательству! – вспыхнула Клава, да и давай вспоминать, где лежит или висит зеркало, чтобы посмотреть в него на себя, такую всю не такую, на варианте которого настаивает злоупотребление этой толстой конфеты в красной обёртке, и укрепить в себе уверенность категорически отказать Ивану Павловичу в этой его попытке убедить её выбрать конфету в красной обёртке.

Но зеркало Клавой отчего-то никак не находится, хотя она прекрасно знала, что одно из них висит прямо над буфетом (однозначно Иван Павлович тут как-то вмешался), а слишком демонстрировать перед Иваном Павлович, с большой не простотой на неё поглядывающего, растерянность в себе и такой поиск поддержки себя в зеркале, она отчего-то не хочет. И Клава, смирившись только вот с таким положением, – она не может оглядываться по сторонам и вынуждена придерживать на себе взгляд Ивана Павловича, – включает своё воображение и без всякого зеркала видит себя и то, что она может запросто растерять в себе после выбора красной конфеты с именем «Съешь меня». – Сама собой подавись, обмылка кусок.

И Клава ещё больше укрепляется уверенностью не поддаваться на все посылы Ивана Павловича насчёт этого выбора, и уже собирается ему это заявить в жёсткой и категоричной форме, как вдруг наталкивается на ошеломившую её мысль. – А может это проверка моей силы воли? Смогу ли я пойти на самопожертвование не на словах, а на деле, если от этого будет зависеть жизнь самого дорогого для меня человека, Тёзки? – Клава, на мгновение онемев, впала в ступор от такой предлагаемой для выбора действительности, своего рода конфликта интересов, где на одной чаше весов находится жизнь Тёзки, а на другой…её же жизнь, – ведь для неё смерть, потеря своей красоты.