Мы смотрели друг на друга глубоко, и мне все очевиднее становилось, что у каждого из нас за плечами некая история, скрытая от посторонних глаз. От таблоидов, чужих ушей, мнений. Что-то очень личное, отличающееся от чужой правды.
– И?
Ему были интересны мои доводы, хотя ироничный вид Арид не терял.
– Ты не боишься умереть.
– Ты не боишься тоже. Почему?
Ответный вопрос как очень меткий выстрел.
– Я… боюсь.
– Нет, Джейн, не боишься. Тебя чуть-чуть пугает боль перед смертью, но не сама смерть. Как так вышло?
Удачно он сместил тему на меня. Но нет, сейчас мы не обо мне, мы о нем.
– Гнилые и продажные люди цепляются за жизнь всеми руками и ногами. Ты не цепляешься… И мне кажется, что не всё в том, что я слышала, соответствует правде.
Арид хлебнул пива. Его взгляд не раскрывал ни одной карты, кажется, он вообще стал бункером, в который не пробраться.
– Просто верь тому, чему верят все, – посоветовали мне с оттенком отвращения в голосе. – Так будет проще.
Проблема заключалась в том, что я больше не верила тому, чему верили все.
– Так что за история случилась на самом деле?
Наверное, это всё пиво. Оно пробуждает желание говорить, давить, докапываться. Пробивает дыру смелости совсем не в том месте, где она была бы нужна согласно логике. Но разговор уже завязался.
Командир прищурил глаза. Он при любом освещении был красив, а уж в свете огня… И он однозначно умел вести диалог, в этом умении он не проигрывал тоже.
– Меняю свою историю на твою, капрал.
– На мою? Но у меня нет… особенной истории.
– Есть.
Какая? Позади лишь чернота от испытанного. Постепенно заметающаяся пеплом, пытающаяся зарасти растительностью. Чахлой пока, потому что на выжженном плато ничто не растет.
Арид же смотрел придирчиво, внимательно. Вновь от его глаз взгляда ничто не урывалось.
– У тебя за плечами травма. Откуда?
Я сглотнула. Аккуратно, так, чтобы не видно.
– У всех солдат за плечами травмы.
– Не такие. Твои глубокие, Дэйзи, почти несовместимые с жизнью.
Он не мог этого знать. Но продолжал давить на меня, как минуту назад я на него.
– Физиологические? Психологические? Ты испытала боль… от чего?
Мне не нравилось, что он копает внутрь меня. Туда было нельзя, никому нельзя. Но того, кто сидел напротив, не останавливало понимание о том, что мне некомфортно.
– Агония от ранений? Болезненные отношения? Все вместе?
Он подобрался слишком близко, слишком точно. И он был прав: желание жить во мне оставалось лишь номинально. Не столько желание, сколько надежда, что однажды, может быть, вновь появится в этом смысл. То, ради чего.
– Так что? – Арид смотрел, прищурившись. И не поймешь, то ли дым в глаза, то ли предельная внимательность. – Меняем мою историю на твою?
– В моей нет ничего… интересного.
– Мне решать.
Я даже рассказать её не смогу.
– Ты ищешь не там и не то. За моими плечами… нет особенных… травм.
Все можно пережить. Если очень хотеть.
– Моя интуиция еще работает.
Продолжал висеть в воздухе вопрос. «Меняем мою историю на твою?» На него надлежало ответить. Хотелось, конечно, узнать, что случилось в «Квадроне» некоторое время назад. Очень хотелось.
Но я качнула головой и выдала лишь одно слово:
– Нет.
«Не меняем».
Никто не пролезет внутрь меня уже никогда. Вход завалило взрывом.
Пора было уходить, пока выпитое пиво не завело наш диалог в совсем уже неудобные дебри. Я взяла в руки тарелку, стакан. И тут же получила саркастичный вопрос:
– Хочешь помыть посуду? Думаешь, это спасет тебя завтра от полноценной тренировки? И я позволю тебе мести двор?
– Нет, командир. Не спасет.
Болело внутри царапнутое место про мою травмированность. Пусть я собрана из кусочков, пусть мой внутренний рисунок некрасив, но и вскрывать это место лишний раз не надо. Ни одна на свете история этого не стоит.
Я развернулась и зашагала к дому с посудой, когда меня нагнала фраза:
– Я все равно раскопаю, капрал.
«Копай» – я не стала ни поворачиваться, ни отвечать.
Информации об этом нет, личные дела уничтожены, чтобы не задевать чужую честь. Чтобы не летели головы и погоны, чтобы те, кто этого не заслуживает, могли служить дальше. Арид ни до чего не докопает – бумаг нет. Только моя память.
А в ней темно. И вход наглухо заварен.
В том, что он её коснулся, Арид был уверен. Помнились под пальцами её соски, он однозначно прижимался к ней пахом. Не зашел дальше – хвала Создателю, – не зашел в реальности. Иначе уловил бы это по выражению лица Дэйзи, по невербальным знакам. Он слишком хорошо такие вещи чувствовал и подмечал.
Ночь, костер. Она давно ушла в дом, а он всё сидел, смотрел не на пламя уже, на угли; бревна прогорели. И продолжал чувствовать тягу. Некую странную тягу к девушке в собственном доме, не только физическую тягу, но душевную, зовущую, как магнит.