Архив еврейской истории. Том 14

Вместе с тем, если они совратили много хороших, то идейные анархисты не остались у них в долгу и очень часто мы вырывали из рядов люмпен-пролетариата замечательных революционеров, замечательных рабочих, например, Калман Белостокский[907], Арон в В.[908] Таких людей можно найти массу. Я помню статистику, которая говорит нам, что в течение 1905, [19] 06, [19]07, [19] 08 гг. в Западной России — Польше, Латвии, Литве было совершено не меньше миллиона экспроприаций[909]

. Это было не только делом еврейских рук, еврейских анархистов, они представляли приблизительно от всеобщего процентов 15–20, но если взять 100 тысяч экспроприаций на долю еврейских рабочих, то в этих экспроприациях участвовали 75 % того люмпен-пролетариата, который действовал только в своих собственных интересах. Комбинатор Зелик Маляр[910], целая группа виленских мясников, целые группы из чисто уголовного мира.

Я сказал, что претендовать на историческое изложение, сколько-нибудь критическое и литературное, я не смею. Я рассказываю приблизительно факты и даю им некоторую оценку. Перехожу теперь к другой отрасли. Для того, чтобы больше понимали этих анархистов, я хотел бы остановиться более подробно на двух из них. Миша Токарь[911], еврейский рабочий из Варшавы, после длительной революционной деятельности он бросает пределы России и уезжает за границу в Зап[адную] Европу от преследования полиции, остается там недолго, возвращается весной 1908 г.[912]

, на параде, мне кажется, что это был парад 6 января, он стреляет в ген [ерал]-губернатора Гершельмана[913].

Я был в тюрьме, товарищи, дело в том, что я встретился с ним в Виленской тюрьме. Мы старые друзья с ним по Белостоку. Должен сказать, что тогда, в 1909 г., этот выстрел прозвучал так одиноко, так жалко, все понимали, что это бессильный жест, что он не будет иметь большого значения.

Поэтому он, может, гораздо более привлекал внимание всех нас, в тюрьме находившихся…

(читает)

В этот же вечер он пишет последнее письмо, в форме завещания, просит передать его речь на суде товарищам на свободе. «Если мой выстрел был неудачен, то речь в суде будет удачнее», кончает он загадочными словами, что в руки палача не отдастся.

«Сегодня последняя ночь, через пару часов услышишь новость…» (читает).

Получаю это его последнее письмо. Я ему на письма ничего не отвечал, было трудно поддерживать переписку с человеком, который через два часа должен умереть. Я понял, что те товарищи, которые там жили и говорили ему о всяких пустяках, были более там уместны, чем я, который не мог ему отвечать. Но что он подразумевал, говоря, что не дастся палачам в руки? Одно из двух, или он удерет, но это фантазия.

Правда, был в [190] 9-м году побег 9-ти чел[овек] из Виленской тюрьмы, совершенно безуспешный. Всех перебили. Единственным достижением было то, что они не дались в руки живыми, успели разрезать 6 надзирателей на мелкие куски. Этот побег, с точки зрения успеха побега, не выдерживал ни малейшей критики. Я, конечно, грешен, что до сих пор не писал о нем, это был геройский побег, я не знаю равного ему. Вышли утром в уборную и давай бежать, резать надзирателей, но к этому готовились 3 месяца, у каждого был нож сапожный в руках. И вот если и тут такой же побег, терять нечего было.

Но надо было думать другое, что он вступит в борьбу с надзирателем в последнюю минуту и не отдастся им в руки живым. Все-таки не советовать ему делать этого нельзя было. Я сидел и ждал. Последнюю записку я получил в 4 часа дня, а в 8 часов запахло по всему коридору керосином, через некоторое время я услыхал беготню по коридору. Оказывается, он обвязал голову полотенцем, сам обвязался одеялом, вылил весь керосин из лампы и зажег себя, не издав ни малейшего крика. Надзиратель услышал об этом, только когда уже было невозможно находиться в коридоре, ко мне на этаж доносилось все это, и я догадался, в чем дело.

Другой такой товарищ, мимо которого я не могу пройти, это Борис Энгельсон, так же, как Токарь, он долго работал в России; был осужден на каторгу, был взят в типографии анархистской в Белостоке. Но из тюрьмы ему удалось бежать [за границу]. Там он сидит, однако недолго, возвратился и активно работает в Белостоке, при его участии была поставлена первая нелегальная типография в России, была выпущена солидная брошюрка и масса листовок. (Читает)[914].