Архив еврейской истории. Том 14

Его речи и мы, и присяжные заседатели ждали с нетерпением. Человек, на обязанности которого лежит поддерживать обвинение, в течение четырех дней, когда перед ним прошли человек 25 свидетелей, не проронил ни одного слова, не задал ни одного вопроса. Когда Бертон один раз бросил ему упрек в этом, прокурор ответил, что его роль подобна роли присяжных заседателей. Он слушает дело и выносит заключение по делу. Если он придет к убеждению, что обвинение доказано, он будет его поддерживать; если, наоборот, убедится в недостаточности доказательств, он свободен отказаться от обвинения. Присяжные ждали, к каким же выводам пришел прокурор в результате пяти дней суда.

Прокурор заявил, что он полностью убежден в виновности всех подсудимых и поддерживает все выводы обвинительного акта. Он разобрал улики и постарался добросовестно доказать виновность как в использовании подложных векселей, так и в покушении на мошенничество. Правда, он разъяснил присяжным, что они могут отвергнуть первое обвинение и признать подсудимых виновными только в покушении на мошенничество. Он разъяснил, что и в этом случае с торгпредства ничего нельзя будет требовать и тем будет достигнуто то, к чему стремятся гражданские истцы. Он выразил полную уверенность, что присяжные не вынесут оправдательного приговора.

В конце его речи были два понятных для присяжных и выгодных для нас места. Он сказал, что в настоящем деле не судится русская революция и созданное этой революцией правительство. Эти вопросы будут разбираться в другом деле на суде истории. Здесь же судятся преступники, покушавшиеся получить с советского правительства деньги мошенническим путем по подложным документам. В другом месте он сказал: «Вы должны показать своим приговором, что вопреки утверждениям, будто бы наша юстиция есть классовая юстиция, французский суд не оставит без наказания преступников, хотя бы вы и не питали политических симпатий к потерпевшему от этих преступников[377]

.

В информации ТАСС о шестом и последнем дне процесса говорилось, что прокурор, расценив версии подсудимых как «смехотворные», заявил, что подложность векселей доказывается как их необычной формой, так и тем фактом, что советское правительство оплачивает пропаганду за границей не поддельными векселями, а наличной валютой. Прокурор допускал, что, возможно, защита права в своей версии гибели Турова, но ссылка на ответственность лица, которое не может явиться в суд, есть обычный прием мошенников. Прокурор допускал, что Туров был агентом Коминтерна, но определенно не верил, что советское правительство стало бы компрометировать себя векселями, выписанными братом замнаркома для ведения коммунистической пропаганды[378].

Впрочем, эмигрантская пресса уверяла, будто уже из речи прокурора становилось ясно, что подсудимые будут оправданы, ибо в каждом его слове чувствовалось, что он обвиняет их больше по обязанности[379]. Прокурор не требовал вынесения сурового наказания, считая, что факт подлога не может быть доказан, ибо некоторые свидетели подтверждают, что Литвинов выписывал векселя и в 1926 году, когда еще имел на это право. Но подсудимых можно преследовать за незаконную попытку использования подложных векселей, выписанных, конечно, не по приказу Турова, а с корыстной целью. Прокурор говорил, что не навязывает присяжным какого-либо мнения по вопросу о подделке векселей, но по другому пункту обвинения, касающемуся попытки мошенничества, требует утвердительного ответа. В этом случае подсудимым грозит тюремное заключение сроком от одного года до пяти лет, и присяжные должны сами решить вопрос, имеются ли в деле какие-либо смягчающие обстоятельства[380]

.

Вслед за прокурором наступил черед защитников, и, после «маленькой незаметной» речи Стросса, говоривший около часа Кампинчи сделал попытку, «довольно неудачную», разбить те или другие улики обвинения, но утверждать, что подсудимые заплатили деньги за векселя, все же не решился и заключительные десять минут своего выступления посвятил «демагогическому нападению» на советское правительство[381]. Эмигрантская пресса превозносила эмоциональную речь Кампинчи, использовавшего все свое ораторское мастерство для уничтожающей характеристики гражданских истцов: