Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

После выводки я вместе с Сергеем Алексеевичем обошел конюшни, побеседовал с Лубенцом, заведующим заводом. Заводские конюшни были построены в давние времена и не отличались роскошью. Приспособлены они были для обширного завода очень хорошо. Маточная конюшня заканчивалась двухэтажным домиком, в котором находились аптека и помещение для маточника и дежурных. Порядок на заводе был образцовый.

Лубенец, знающий, опытный и дельный человек, окончил Дубровскую школу наездников и был прислан в Аргамаково лично Измайловым, которого об этом просил сам Сахновский. Я уже отметил блестящий вид лошадей в заводе, но некоторые дефекты и от моего, тогда ещё малоопытного, глаза скрыть было нельзя. Так, холостые кобылы были в худшем порядке, чем подсосные. Не понравился мне вид сосунов, то есть жеребят, родившихся в 1903 году: они были худоваты, иногда скучны. Дело в том, что в заводе Шибаева жеребятки не подкармливались отдельно от матери овсом, а получали его при матерях. Понятно, что на их долю оставались лишь крохи. Я указал на это Сахновскому, он со мною согласился и велел Лубенцу устранить этот недостаток. В то время на первоклассных заводах подкорм жеребят отдельно от матерей был уже введен.

Заводских маток, которые меня больше всего интересовали, было решено смотреть на выводке на следующий день. Мы вернулись в дом. У крыльца уже стояла линейка, запряженная одной лошадью, на этот раз смирным полукровным мерином, так как предстояло ехать в табун. Наскоро выпив по стакану чаю, мы с Сахновским отправились в степь. Эта поездка в табун давно манила меня. Я ничего так не любил в жизни, как отправиться в табун, обязательно перед вечером, по возможности не с хозяином табуна, а с управляющим или маточником. Как приятно и интересно было следить за движением кобыл, узнавать некоторых из них, наблюдать жизнь табуна! Нередко мне удавалось самому указать в табуне на лучших маток завода, и часто я отбирал для себя кобыл, которых на следующий день торговал, а иногда и покупал. Табун и его жизнь – это одна из самых красивых и увлекательных сторон коннозаводской жизни, и кто не знает и не любит ее, не знает и не любит ни лошадей, ни природы…

Ровной рысью, но потряхивая головой, как бы желая освободиться от хомута и тяжелой дуги, бежит наш мерин по направлению к табуну, а сзади на беговых дрожках поспевают за нами Лубенец и маточник. Табун ходит верстах в семи от усадьбы. Местность, по которой мы едем, неровная, местами холмистая, часто попадаются овраги и кустарники, иногда перелески. Справа от нас аргамаковская усадьба. Вдали мелькают церковь и помещичья усадьба. Я спрашиваю Сахновского, кому она принадлежит. «Это имение Подладчикова», – следует ответ. Преобладают кобылы темной масти, белых лишь две или три. Сахновский велит кучеру объехать табун. С небольшого пригорка, где мы остановились, табун виден как на ладони. Он ходит по колено в траве, лошади выглядят отлично. Высокая трава усыпана цветами: душистая кашка, татарское мыло и другие цветущие травы наполняют округу благоуханием. Изредка тихий, как бы застывший воздух оглашается разнообразными звуками – то степная птица, испуганная нашим появлением, дает о себе знать. Мы спускаемся с пригорка и медленно подходим к табуну. Лабунец, маточник и табунщик на башкирских лошадях окружают табун и не дают ему разбрестись по сторонам. Мы с Сахновским начинаем осмотр…

Шибаевский табун оказался хорош! Группа дочерей Нежданного, довольно значительная, выделялась сухостью и элегантностью. Кряжи – так называл Сахновский всех кобыл, в которых текла кровь Красивого-Молодца и его сыновей, – тоже составляли весьма значительную группу. Это были очень утробистые, с превосходными шеями, длинные, фризистые и очень низкие на ногах кобылы, настоящие матки-жеребятницы. Ими долго любовался Сахновский и говорил: «Вот кобылы, вот настоящие жеребятницы! Это фундамент завода!» Среди всех этих превосходных односортных и однотипных кобыл ярко выделялись несколько белых пятен. То были голицынская Варлянка, Слава, Невзгода и маленькая телегинская Удалая – кобылы совсем в другом роде. Слава, сухая, тонкая, изящная красавица, очаровала меня. Я спросил о ней у Сахновского. Он ответил, что это внучка кожинского Потешного, и добавил: «Великий был коннозаводчик Михаил Иванович Кожин! Лошади его, а в особенности кобылы, были так хороши, что равных им в свое время не находилось. Бывало, на ярмарке в Бекове если увидишь рысака в образе араба или кобылу с тонкой, лентистой шеей, с глазом в кулак, поразительным оскалом, блеском и гармонией форм, так и знай, что происходят они от какого-нибудь кожинского жеребца. Сколько их было тогда, этих лошадей, и куда все это девалось?»

Когда мы тронулись в путь, еще не угас свет вечерней зари, но летняя короткая ночь быстро наступала. По мере нашего приближения к усадьбе начало заволакивать небесный свод, звезды сверкали ярче, все громче звучали голоса ночных птиц. Где-то далеко раздался свист, ему ответил другой, затем все затихло. Наконец показались огни усадьбы, и мы вернулись домой.