Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

С Г.Г. Елисеевым я познакомился в январе 1903 года. Григорий Григорьевич Елисеев был младшим сыном известного петербургского богача. Говорили, что когда старик Елисеев умер, то состояние его равнялось 50 миллионам рублей. Начало этому колоссальному состоянию положил еще дед Гриши Елисеева. Состояние было нажито торговлей колониальными товарами, а потом заключалось уже в самых разнообразных ценностях, делах и предприятиях. Елисеевы оказались верны тому делу, которое их обогатило, и два знаменитых магазина с гастрономическими товарами в Москве и Петербурге напоминали всем и каждому о том, как создали свое благосостояние эти богатейшие люди России. Их фирма существовала более века, и на долю Г.Г. Елисеева выпало счастье праздновать этот замечательный юбилей. Он этим очень гордился и был совершенно прав.

Елисеев жил всегда в Петербурге, на Васильевском острове ему принадлежало громадное владение. Там же находились и знаменитые елисеевские погреба с лучшими винами, которые в них лежали чуть ли не сотню лет и, конечно, не предназначались для продажи. Об этом говорили мне знатоки. Елисеев любил дарить в исключительных случаях одну-две, а иногда и больше бутылок такого вина, и я дважды удостоился подобного внимания.

Особняк, в котором жил Г.Г. Елисеев, был обставлен с большою роскошью. Из произведений искусства, которые могли бы заинтересовать охотника, у Елисеева были замечательные часы, исполненные по заказу его супруги известным скульптором Лансере, со многими чрезвычайно удачными фигурами лошадей. Все в этом доме, начиная от швейцаров и лакеев, было поставлено на барскую ногу. Словом, Елисеев жил не так, как жили богатейшие представители московского купечества, он жил по-петербургски. Близость царского двора, общение с аристократией и высшими чиновниками столицы, влияние Европы, самый уклад столичной жизни – все это наложило свой отпечаток на представителей петербургского купечества. Елисеев был воспитанный, образованный, очень мягкий и чрезвычайно деликатный человек. Он был некрасив, но в его улыбке и мягкой, несколько певучей манере говорить было что-то располагающее и удивительно приятное. Это был умный собеседник, человек, которого знал, уважал и ценил весь Петербург. При том богатстве, которым он обладал, его, конечно, осаждали разного рода просители и дельцы, а потому двери его дома тщательно охранялись. Попасть к Елисееву было нелегко, но Рыцарь открыл мне двери этого дома. Елисеев любил лошадей, всю свою жизнь он вел конный завод и, как человек умный и обладавший большой долей здравого смысла, хорошо стал в них разбираться, хотя на заводе бывал не чаще двух раз в год. Я считаю, что Елисеев лучше нас, то есть людей, всецело посвятивших себя коннозаводскому искусству, знал, как надо вести конный завод, и вел его превосходно.

…За ужином Кузнецов ел мало, но пил довольно усердно, однако же не пьянел. Кузнецов был вдовец, Муханов – старый холостяк, а потому за ужином сидели только мы – трое мужчин. Там, где есть хоть один лошадник, он обязательно втянет остальных в разговор о лошадях, а если в обществе присутствует двое лошадников, то будьте уверены, что они подчинят себе остальных. Нас за ужином сидело трое, мы все были лошадники и ни о чем, кроме лошадей, говорить не могли.

«Разрешите налить еще рюмку мадеры? – потчевал меня Кузнецов и добавлял: – Своя, елисеевская». Нечего и говорить, что все закуски тоже были «свои, елисеевские»: почтенные бородачи-приказчики московского магазина, из тех, что любили лошадей, не забывали своих друзей в заводе и присылали им в Дружковку самые отборные закуски и лучшие вина.

Первое время разговор поддерживал главным образом Кузнецов. Муханов, видимо, волновался и говорил, что он страшится завтрашнего дня. Как-то сойдет выводка? Как представятся ставочные? Страх берет показывать такому знатоку! А «знатоку» всего двадцать один год! Я принимал это за чистую монету и был доволен. Увы, позднее, когда я хорошо узнал Муханова, я понял, что он любил и пофиглярничать, и порисоваться.

Выпили, закусили, еще раз выпили, языки у всех развязались, и завязалась душевная беседа о лошадях, которая затянулась далеко за полночь. «Эх! Если бы Листопаду да пришить окорока Жреца, а Жрецу дать перед Листопада – вот были бы лошади!» – фантазировал Муханов. Кузнецов его поддерживал и сожалел о том, что у Нарзана нет фриза, и все хотел дать ногу Подарка 2-го детям Жемчужного. Зашла речь о Ратнике, потом перебрали по косточкам всех остальных производителей. Елисеевская мадера начала действовать, и Кузнецов стал меня уверять, что Муханов – это человек, обладающий безграничными познаниями во всем, что касается лошадей.