Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

На другое утро я проснулся рано и, когда выглянул в окно, был поражен видом конюшен и остальных зданий: на совершенно ровном месте возвышались грандиозные конюшни, виднелась высокая башня, двухэтажные корпуса, сложная система варков, манеж, высокие заборы – словом, целый городок. Все это было замкнуто в один квадрат и производило чрезвычайно цельное впечатление. Видно было, что все возведено по плану и одновременно. Вот он каков, Гавриловский завод, подумал я и посмотрел на часы: было восемь утра.

«Парадная» – так называлась в Гавриловском заводе выводка всего заводского состава, которая делалась только в исключительных случаях, – была назначена на десять часов. Утренний чай мы пили в холостой квартире Муханова. «Пора», – сказал хозяин, и мы поднялись вслед за ним из-за стола. Муханов был одет довольно странно: в визитке, на голове у него был котелок и при этом высокие сапоги. Он взял хлыст, которым всегда вооружался, идя на конюшню, лицо его стало торжественно, и мы двинулись на выводку. От дома Муханова вела дорожка к главному входу в конюшни. Муханов шел молча, с сознанием собственного достоинства и даже величия. Кузнецов мне шепнул: «Сейчас увидите его на конюшне: прямо священнодействует. А дисциплина-то какая, и не говорите, все ходят по струнке!» При нашем приближении медленно распахнулись настежь главные ворота, и мы вступили в конюшню. Радостное, щемящее чувство восторга охватило меня: я впервые вступил в те конюшни, где родились, жили и воспитывались многие знаменитые рысаки. Имена Варвара, Велизария, Гранита и других пронеслись в моей голове, и так как в моей душе особенно властно всегда звучала струна историка и генеалога, то читатель поймет, что я почувствовал тогда и что пережил. Перед моим взором открылась целая анфилада конюшен, предманежников и переходов. У денников на известном расстоянии друг от друга стояли конюхи, с иголочки одетые и вышколенные по-военному. Отделка конюшен была богатая, все блестело; у денников висели новые попоны и богатые недоуздки. Порядок был образцовый, и можно было думать, что мы находимся не в конюшне, а в будуаре хорошенькой женщины – так здесь все было чисто, красиво и хорошо.

Мы медленно двигаемся по коридорам. Я иду посередине и с любопытством смотрю по сторонам, слева от меня шествует Кузнецов, справа Муханов. Муханов как будто ни на что не обращает внимания, в действительности же все видит и замечает. Вдруг совершенно неожиданно я слышу какое-то сдавленное рычание, затем опять наступает мертвая тишина. Я оглядываюсь и вижу, что лицо Муханова налилось кровью, что сдавленный рык уже замер у него в горле. Это значит, что его зоркий глаз заметил где-то беспорядок, но его подчиненные поняли это и беспорядок уже устранен. Шествие Муханова по конюшням поистине великолепно. Я невольно любуюсь им и думаю, что он сам не хуже Листопада или Жемчужного, которых мне предстоит сейчас увидеть.

Двери в выводной зал широко открыты. Мы входим, и я поражен богатством и роскошью отделки этой великолепной комнаты. Высокие окна, несмотря на тусклый октябрьский день, дают много света, и запоздалый солнечный луч играет на бархатной обшивке главной ложи. По стенам висят портреты вороных кобыл Молоцкого, фотографии елисеевских лошадей, дипломы и выставочные свидетельства, а в особой витрине – медали. Камин ярко горит, дрова уютно потрескивают. Главная ложа находится перед выводной площадкой, на небольшом возвышении. Бока ее выкрашены белой лаковой краской, покрыты золотыми украшениями, а барьер обтянут пунцовым бархатом. Она очень напоминает церковный амвон. Здесь нас ждут ветеринарный врач и старшие служащие завода, поодаль – коннозаводской конторщик с целым архивом книг и документов, уложенных на небольшом столе. В любой момент у него можно получить любую справку о лошади, он же будет заносить во время выводки все замечания гостя в особый журнал. Таков уж здесь порядок.

Муханов принимает торжественный вид и спрашивает меня, разрешу ли я начать выводку. Я думаю, что в его лице сцена потеряла талантливого актера. Кузнецов и я подымаемся в ложу. Муханов становится с левой стороны ложи, и в тот же момент медленно открываются две двери. В одни входит нарядчик с хлыстом в руке, в другие вводят старика-ветерана Молодчика. Мастер-выводчик превосходно устанавливает жеребца, и тот, много раз представлявшийся гостям, косит на нас глазом и стоит как вкопанный. Нарядчик опускает хлыст и докладывает: «Молодчик, вороной жеребец двадцати семи лет, от Летуна 4-го и Молодецкой!» Муханов делает шаг вперед, подымает хлыст и на мгновение замирает сам, смотрит на жеребца, но затем лицо его меняет выражение: иногда он делает гримасу, иногда фыркает, если видит, что жеребец намеревается переменить ногу. Он не спускает глаз с лошади, как будто ее гипнотизирует. Словом, Муханов на выводке неподражаем! Я нарушаю молчание, ибо традиции повелевают, чтобы именно гость нарушил его, и начинаю осмотр Молодчика…