Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России

Следует иметь в виду, что Громадный очень мало бежал, нес работу урывками, а не регулярно, что не могло не отразиться на его конечном рекорде. Нельзя забывать, что Громадный имел лишь один глаз (второй был потерян в молодости), и это тоже отражалось на резвости жеребца. Он ушел в завод, так и не показав своих предельных секунд. Громадный был, вне всякого сомнения, лошадью очень высокого класса.

Впервые я увидел Громадного в 1908 году. Осенью того года я предпринял поездку по заводам Тамбовской губернии, чтобы купить заводской материал и ознакомиться с лучшими конными заводами. Живо помню свое посещение афанасьевского завода и то потрясающее впечатление, которое произвел на меня тогда Громадный. Я приехал на хутор Афанасьева под вечер. На вечернюю уборку пошел в конюшню вместе с управляющим. Я просил первым делом показать мне Громадного. Но поскольку в заводе Афанасьева выводного зала не имелось, а на дворе были уже сумерки, пришлось отложить обстоятельный осмотр жеребца до следующего дня. Я попросил принести из дома лампу и вместе с управляющим вошел в денник Громадного. Крупный, необыкновенно породный, удивительно красивый, массивный и вместе с тем изящный жеребец предстал перед моими глазами. Впечатление было таким сильным, что я растерялся и безмолвно смотрел на замечательную лошадь. Я ожидал, конечно, встретить выдающегося жеребца, но что он так хорош – не думал. Передать впечатление, которое произвел на меня тогда Громадный, я не берусь: чтобы сделать это, надо обладать особым талантом. Лучше Громадного я лошади не знал и не видел, и разве один Мимолётный, сын Бережливого, не уступал ему в смысле породности и явно выраженного аристократизма, но Мимолётный был легче, мельче и не производил такого величественного впечатления.

Покуда я смотрел жеребца, началась вечерняя уборка, и Громадный стал проявлять признаки волнения. Когда же конюх вошел к нему в денник с ведром воды и затем, напоив его, принес гарнец овса, Громадный бросился к овсу с жадностью и быстро стал есть. Он произвел на меня в этот момент впечатление проголодавшейся лошади, и я спросил, сколько ему дают овса. «Восемь фунтов», – последовал ответ. Маловато для такого гиганта и такого мощного жеребца, подумал я. Весь вечер я только и делал, что мечтал о Громадном, и тогда же решил купить его во что бы то ни стало. Крепышу в то время исполнилось четыре года, и хотя он уже имел рекорд 2.14, но все его великие бега были впереди и еще трудно было предвидеть, что он станет первым орловским рысаком резвее 2.10. Словом, мне казалось, что Афанасьев продаст мне Громадного, и почти всю ночь я не спал и раздумывал, какую цену он может назначить и где мне достать деньги.

На другой день вместе с хозяином я пошел в завод. Чудное осеннее утро золотило окрестности, пожелтевший лист блестел особенно ярко, воздух был чист и прозрачен. Вокруг хутора расстилалась привольная степь, паутина летала, предвещая погожий день. Я остановился, восхищенный всей этой Божьей благодатью, окинул взором окрестности и долго следил глазами за двигавшейся в степи отарой овец.

В конюшне нас уже ждали и все было приготовлено к выводке. Не заходя в конюшню, мы с Афанасьевым остановились у ворот упряжного сарая. Вскоре в коридоре раздались топот, окрики – и через несколько секунд в дверях возник Громадный. На темном фоне сарая вырисовалась сначала его красивая фигура, как бы вся выточенная из мрамора, но это длилось лишь мгновение, вслед за тем яркое солнце уже играло, сверкало на серебристобелой рубашке жеребца. Громадный предстал перед моими глазами во всей силе и блеске своей необыкновенной красоты! Он твердо и верно стал на все четыре ноги и замер. Было что-то особенно подкупающее и вместе с тем величественное в этой лошади. Нельзя было при виде Громадного не прийти в восторг! В этой лошади знатока привлекали рост, капитальность, сухость, рычаги и тип; ценителя прекрасного и эстета – необыкновенная красота, редкая плавность и гармония линий, утонченная породность и аристократизм. Его атласная шерсть переливалась всеми цветами радуги, словно перламутровая, из-под этой тонкой серебристо-белой шерсти просвечивали нежно-розовые и бледно-синие блики, а глаз был большой, умный, гордый и красивый. В порыве восторга я схватил Афанасьева за руку и воскликнул: «Как он хорош!»

Я тут же стал просить Афанасьева продать мне жеребца. Афанасьев категорически отказал и объявил, что Громадный не продается. Три дня я прожил на хуторе Афанасьева, пустил в ход все свое красноречие, но Афанасьев был непреклонен. Скажу больше: я вынес тогда впечатление, что Афанасьев никогда не расстанется с Громадным, и это было особенно тяжело, так как в душе я решил, что необходимо во что бы то ни стало купить этого жеребца, если не теперь, то через год, через два, через три…