Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Лишь один аспект заново открытой для науки жизни коренных народов остался за пределами Большого путешествия, как этнографического, так и исторического. Это была неуловимая этничность, или то, что Сталин назвал национальным своеобразием. Утверждалось, что материальные, социальные и духовные перемены происходят более или менее одинаково и ведут к сходным результатам по всему Северу. Но захочет ли перешедший к оседлости чукча жениться на корячке? На каком языке они будут разговаривать под своими «нарядными постельными покрывалами»? Станут ли их дети, получившие русское образование, русскими? И каким образом возникли первые различия между чукчами и коряками? Эти вопросы вышли на первый план после 1961 г., когда новая программа партии заинтересовалась судьбой этичности при социализме, но впервые они были поставлены в начале 1950-х годов, когда этничность стала полностью легитимной^{1276}

. Заглавия работ на эту тему обычно начинались со слов «Этнические процессы», а главной целью таких исследований было выявить этническую идентичность той или иной группы (то есть ее объективную «национальную принадлежность») и, насколько возможно, проследить ее судьбу от «этногенеза» до сегодняшнего дня через превратности смешанных браков, миграций и двуязычия[102]

.

С самого начала новые подходы к изучению коренных северян столкнулись с серьезными проблемами. Призывы к созданию «этнографии настоящего» и к уходу от «абстрактной социологии» услышаны не были. По мнению критиков, в исследованиях по-прежнему нельзя было найти «народной жизни», а описания колхозов были невыразительными, схематичными и «скелетообразными»^{1277}

. Как писал П.И. Кушнер (Кнышев), «предмет этнографической науки — изучение этнической или национальной специфики народов», а значит, выполнение народнохозяйственных планов, не будучи этнически специфичным, не должно быть предметом изучения этнографов. Этничность, с его точки зрения, проявлялась в сфере быта. Чтобы исследовать этничность, ученые должны следовать примеру — кого же еще? — Штернберга и Богораза, изучая национальные языки, годами живя в поле и описывая в своих работах «все стороны быта»^{1278}

. Но именно этого они не делали. Поддержка, которую получил Кушнер, свидетельствовала о повсеместном недовольстве, но его призывы не были услышаны на протяжении еще четверги века. Подробное описание частной повседневной жизни с позиции включенного наблюдателя могло поставить под вопрос модель Большого путешествия, а этого явно не следовало делать. Более того, считалось, что если этнография должна изучать повседневную жизнь «живых, реальных людей»^{1279}, то какой смысл в том, чтобы ограничиваться изучением сельского населения? Или, согласно более ортодоксальному доводу, если этнография должна изучать «национальные особенности», то в первую очередь она должна изучать рабочий класс, «руководящую силу социалистических наций»^{1280}. Предполагалось, однако, что рабочий класс является интернациональным по самой своей природе — советским, а не этнически русским или нанайским. А это значило, что время городской этнографии еще не настало.