Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Исторические тексты столкнулись со сходными затруднениями, унаследованными от теоретиков «великого перелома». Все были согласны с тем, что до революции у коренных северян не было классов в марксистском понимании. Бесклассовость считалась отправным пунктом Большого путешествия, raison d'etre каждого отдельного исследования и предпосылкой тезиса об уникальности народов Севера (миновавших в своем развитии почти всю мировую историю). С другой стороны, все не обинуясь описывали переход «от патриархальщины к социализму» в терминах классовой борьбы, которая «затрагивала интересы всех коренных жителей Севера и потому была всеобщей, непримиримой, острой; вопрос стоял не на жизнь, а на смерть: кто — кого»^{1281}. Опсуда же появились эти антагонистические классы? На Севере не было феодализма; там явно не было капитализма; и только И.П. Клещенок выдвинул эксцентричное предположение, что хозяйство чукчей и коряков базировалось на рабовладении

^{1282}. Оставались две возможности: либо дореволюционные жители Севера стоят на стадии первобытного (родового) коммунизма, либо они находятся в постоянном «докапиталистическом» переходном состоянии и потому не относятся ни к какой определенной стадии развития. М.А. Сергеев, один из инициаторов второй, более популярной точки зрения, назвал северное общество «своеобразным сочетанием элементов разных социально-экономических укладов, начиная от архаического наследия древнейшей родовой формации и кончая зачатками капиталистических отношений» (отсюда — частое употребление термина «патриархальный», не имевшего точного смысла в рамках традиционного исторического материализма)^{1283}

. Иными словами, этот подход, позволивший освободиться от марксистской схемы общественного развития и в то же время выстроитъ на ее основе целую теорию «пропущенных стадий», дал возможность разрешить вопрос обходным путем. Если Сталин мог определить язык как ни базисное, ни надстроечное, ни даже «промежуточное» явление («так как таких “промежуточных” явлений не существует»)^{1284}, то историки-сталинисты могли определять северные общества как ни родовые, ни капиталистические, ни какие-либо промежуточные. Неизменным оставалось одно: ни в начале рассказа, ни в его финале не фигурировали эксплуататоры из числа коренных народов. Они появлялись по ходу коллективизации, с тем чтобы принять участие в классовой борьбе, а потом исчезнуть навсегда.

И наконец, жанр «этнических процессов» страдал от похожего затруднения: следует ли считать «малые народы» племенами (стадия этнического развития, соответствовавшая первобытному коммунизму), нациями (этичность капитализма и социализма) или народностями (этичность неопределенных промежуточных стадий)? Применительно к досоветскому периоду схема соответствия этнического и общественно-экономического развития была непоследовательной, но более или менее вразумительной. Тот факт, что переход от рабовладения к феодализму не повлиял на природу этничности, можно было нейтрализовать путем игнорирования рабовладельческой стадии; а проблему перехода от капитализма к социализму можно было разрешить, описывая различия между капиталистическими и социалистическими нациями, но не останавливаясь подробно на сущности этих различий. Но что должно происходить при социализме? Социалистических племен определенно быть не могло; но означало ли это, что все этнические сообщества в СССР являются нациями? По всей видимости, нет, поскольку большинство ученых называли коренных северян народностями, никто не называл их нациями, и лишь немногие уклонялись от определенного ответа, используя универсальный термин «народ». Это было крайне существенным, поскольку означало, что «малые народы» являются низшими не только по отношению к русским (что было исключением из общего правила), — но и по отношению к значительному числу других советских народов, которые были признаны нациями. В чем причина такого неравенства, если у всех народов общий (социалистический) способ производства? Может быть, в их «малочисленности, интенсивных процессах культурного взаимовлияния и др.», или, к примеру, в «степени развития общих форм национальной культуры»?^{1285} Никто точно не знал, но одно было очевидным: по крайней мере, в этом частном случае Большое путешествие закончилось неудачей.

Беллетристика как история

В то время как общественные науки стремились к социалистическому реализму, художественная литература старалась усвоить новые научные достижения. Открытие российской уникальности и появление ветхозаветной эпохи, предвещавшей социалистическую революцию, привело к появлению новой версии Большого путешествия, в которой «пробуждение туземца» начиналось с прибытием первого русского землепроходца. Это был приключенческий сюжет, разворачивавшийся среди экзотического ландшафта дальневосточного пограничья и строившийся вокруг борьбы между добродетельными русскими и злокозненными иностранцами, причем туземцы выступали в роли свидетелей обвинения и адвокатов российских территориальных претензий.