Арлекин

Василий чуть повел плечами, пытаясь скинуть руку, но Шарон словно не заметил жеста и увлек его к свету в конце коридора, к выходу, к широкой парадной лестнице. Как арестованный, прошествовал с ним Тредиаковский сквозь строй изумленно взирающих «новых». Если так и было задумано Шароном, то, следует приметить, рассчитал он все до мелочей дьявольски точно. Иезуит еще минут с двадцать продержал пленника и отпустил, таинственно подмигнув и осенив его на прощание хитрым знамением.

Сколько раз репетировал в уме Василий случившуюся затем встречу, но тут спасовал, когда догнал его Жан-Пьер и сзади одобряюще хлопнул по плечу.

– Как дела, Базиль?

– Все в порядке, Жан-Пьер…

– Желаешь объясниться? – Меранж любил брать быка за рога. – Что так вдруг ты полюбил Шарона? Что делал у мосье декана в кабинете, куда нам – простым смертным – путь заказан? – Он повел допрос в игривом тоне.

Василий принялся лгать, но, подняв глаза, убедился, что Меранж не верит, – и тогда он засуетился еще больше, затеребил отстающий от сукна на груди серебряный галун, речь его стала почти нечленораздельной. Поняв всю безысходность своего положения, он наконец замолчал, и только щеки пылали, как намазанные свеклой.

– Ты спешишь куда-то? – не обращая внимания на его странное поведение, будто невзначай обронил Жан-Пьер.

– Да-да, – ухватился за вопрос-подсказку Василий, тем более что скрывать здесь было нечего. – Я опаздываю на лекцию Ролленя, ты же знаешь, мы ходим туда с Даниэлем. Не желаешь составить нам компанию?

– Ну-ну, – протянул Жан-Пьер. – Ну-ну. Я все не могу понять, зачем они тебе дались. Не советую тратить время – у профессора сильные заступники, и иезуиты ему не страшны, так что ты зря стараешься.

– Ты, ты, – захлебнулся Василий, – ты думаешь, я наушничал Тарриоту на Ролленя?

– Нет, – перебил злобно Меранж. – Нет, мне очень интересно, чем же тебя умудрились купить?

Ах, как хотелось ударить в это самоуверенное лицо. Говори Меранж по-иному, Василий бы больше страдал, но глупые и необоснованные претензии бывшего друга немного охладили его.

– Ты не смеешь так говорить, Жан-Пьер. Что вообще ты знаешь о Роллене, ты, ни разу не побывавший на его лекциях, но клянущийся в верности янсенизму? Пусть и прицепился ко мне Шарон, стоит ли так сразу обвинять меня?

– Посмотрим, посмотрим, – процедил Жан-Пьер. – Прощай!

Он устремился назад, к Сорбонне, растворился в бульварной толпе.

Не сходя с места, дал Василий клятву не заговаривать с Шароном на людях и вообще держаться от него подальше. Но коварный спрут опутывал его – сам подсаживался на лекциях, первым вступал в разговор, при этом в голосе столько было сладкой доброты, что кривило скулы, как от самого кислого цитрона. Один вид этого смиренника органиста вызывал у него брезгливость, словно склонялась к уху влажная жаба, а не ухоженная голова француза.

Князь теперь ежедневно, спеша перед отъездом наверстать упущенное время, отдавал по утрам голубые конверты, словно Василий был посредником в его амурных делах. Только надушенной ленты к ним не хватало.

Послания Шарон умудрялся принимать незаметно и так же потаенно вручал ответные письма, но скрыть общение было невозможно – Шарон своего добился. «Новые» стали сторониться Тредиаковского, разговаривали с ним холодно, а затем и перестали вовсе. Кто-то начертал на грифельной доске: «Базиль – трус и изменник!» Приговор он прочитал спокойно, но вот подошел к доске Шарон, стер надпись, поглядел в сторону Тредиаковского сочувственным взором, и он едва сдержал слезы – черная месть удалась на славу!

Но – ах! – всего тяжелее был разрыв с маленьким Даниэлем. Дольше всех тот не верил, оберегал друга от сплетен, был по-прежнему откровенен, но после эпизода с доской не выдержал и юный француз. Он имел право спросить. Всех больше переживал он, и вот выплеснулось – это бунтовала его чистая душа, возмущалась, требовала опровержения немедленного и окончательного.

Они возвращались из колледжа, шли рядом. Пока еще рядом – предательство только витало над головами судорожно и безмолвно, как нетопырь.

– Скажи, Базиль, – начал Малыш проникновенно, – враки ведь, что про тебя болтают? Ведь не переметнулся ты в самом деле к иезуитам, – я же вижу, как ты слушаешь Ролленя! Ну скажи, Базиль, скажи, что стряслось?

– Ах, Даниэль, Даниэль, дорогой мой друг, – на одном выдохе посетовал на судьбу Василий.

Прочно сидел в мозгу приказ, и не мог он его нарушить, да и боялся. Он взял юношу за руку:

– Погляди мне в глаза, есть ли в них ложь? Измена? Предательство?

Даниэль несколько опешил.

– Тебе только одному признаюсь, что действительно стал другим, да не я тому виной. История рассудит, кто прав. Пойми, я говорю – история и тем как бы подчеркиваю преданность взглядам Ролленя. Я связан клятвой и большего не могу объяснить, но знай, я по-прежнему далек от единения с иезуитами… Впрочем, если не поверишь, это ничего не изменит, – припечатал он твердо.