Арлекин

В столице он человек свежий, вот на него и накинулись – интересно было услышать его мнение. Он и предложил – первое, что пришло на ум. И оценили, вняли резону. Пожаловались: депеши от резидентов германских, не чета французским (тут еще отец дело налаживал), – поступают нерегулярно, застревают где-то в пути, а иные и вовсе пропадают. Резиденты разленились, а денежки требуют исправно, как за хорошую работу. Все дело, конечно, в посланников упирается – в Берлине за последние годы сколько их поменялось, сплошная кутерьма – только в должность заступает, а уж его назад требуют, им, понятно, не до депеш было. Но разве кто когда свою вину признает? Вот и валили на местные причины. Александр Борисович жалобу выслушал, высказал свое суждение: все в один кулак забрать, а письма пускать по воде – из Гамбурга купцы на кораблях исправно плавают, от политики они вдалеке – им бы барыш свой не упустить. Резидентов настращать, поставить там же в Германии над ними командира из русских.

Идея понравилась. А ведь сказал, не подумал, что его же и обяжут порядок наводить. Теперь следует сажать своего человека, чтоб он и был тем кулаком: собирал депеши, требовал, грозил, если надо, и – незамедлительно, незамедлительно! для Петербурга главное скорость – отсылал по воде в новую российскую столицу.

Почему Гамбург? Большой портовый город, вольный, ни от кого не зависимый, со старой купеческой русской колонией и с верным Ботигером. Человек он проверенный не раз: весьма образован, имеет страсть к музыке – отсюда знакомства по всей Германии, книгочей, при сем деловой и обстоятельный, как все немцы. На тайной службе состоит давно и ни разу еще не подводил. Надобно только укрепить его русским помощником, на всякий случай, для пригляду, и цены не будет идее – заработает, как мельница на ветру, пойдет почта морем. Успех, конечно же, Куракину зачтется.

Александр Борисович давно подметил: в Петербурге главное – не канителить, не размышлять неделями, решать, пусть скоропалительно, но с видом, чтоб основательно, солидно выглядело, и тогда любят, ценят, прислушиваются. Казалось бы, смешно, так нет, все там так служат. Ну да дальше видно будет – придется ему в Петербурге свою власть наводить, все, конечно же, переменит, а Гамбург сейчас – лишь досадный эпизод, временная мера. Впрочем, чем черт не шутит, не удастся в России зацепиться, убежит посланником в Берлин, и на этот случай удочку закидывал, прощупывал отступление загодя, как отец учил. Глядишь тогда, а в Гамбурге свой человек.

Но все же, все же Гамбург в счет не идет, побоку его, заездом, быстро наладить и ко двору – не упустить бы удачу! Ах, как же жгут сейчас руки проклятые полномочия – время, время летит стрижом, но раньше трех-четырёх месяцев здесь не развязаться. А коли так, то следует веселиться и думать о России – там его место.

В Москве все зыбко оказалось: Долгоруковы окружили Петра – охоты, прогулки конные, цепко впиявились. Но ему опасаться нечего – он с Долгоруковыми хорош, он теперь со всеми хорош. Рыбку надо в мутной воде ловить. А на Москве крупная каша заваривается, котел с ухой бурлит: головы то появятся, то на дно залягут – все скрытничают по закоулкам. Чует, чует ветер перемен, на то – Куракин.

Его, как новенького, со всех сторон обступили, всяк на свою сторону тянет. Он на обещания не скупился, а в результате – всем люб! Преосвященный Феофан держится, исподтишка силу набирает – хорошо! Очень хорошо! А хотели свалить, растоптать, обвинить в лютеранстве. Нашлись людишки, что прямо на него заявили. Только не таков новгородский архиепископ, чтобы из-за наговора простого пострадал, вовремя заметил, пресек на корню, заточил наушников по монастырям. А котел кипит. Отцы-церковники не отстают, добились издания покойного Яворского «Камень веры» – главная это сейчас Феофану угроза. В ней слишком уж прозрачно намекается, кто главный есть православия истинного губитель. Но синодская власть стоит на страже, патриаршества не допустит. И все ж зыбко, зыбко, что-то грядет невидимое.

Насчет единения церковного, правда, сорвалось – время, выходит, не приспело. Все как у девицы глупой в голове меняется, мелькает, как снег на ветру у фонаря. Был разговор в подмосковной у Голицына: дюк Лирийский, аббат Жюбе, архиепископ тверской Феофилакт Лопатинский да Платон Малиновский из академии – камерно заседали. Он тоже приехал, только опоздал нарочно, пускай до главного без него договорятся. Ни два, ни полтора, завязла кардинальская карета в русской луже. Постановили переписку не рвать, но умы не мутить, тайну блюсти пуще прежнего – значит, видно, дело пропало. Но ничего, не беда, главное – уметь вовремя от погибшей идеи отказаться. Имя Куракина на свет не вылезло, и хорошо. Впредь осмотрительнее станет, а Сорбонна пусть себе в Гамбург Тредиаковскому пишет. Следы заметем, а там что же загадывать…