Арлекин

САНКТПЕТЕРБУРГСКИЕ ВЕДОМОСТИ № 99

Во вторник 10 дня декабря 1728 года

«В прошлую субботу прибыл сюды из Парижа князь Александр Куракин камергер Его Императорского Величества и бывший министр при французском дворе и намерен путь свой вскоре от сель в Москву восприять».

28

А время – ну его, то стоит оно на месте, толчется, как мальки на теплой отмели тычут и тычут носом берег и только едва хвостами поводят: тюк да тюк – спят; а то вдруг – порск! – разлетаются, даже вода закипает, и непонятно, напугала их рыбина или птица или застоявшуюся холодную кровь охота им разогнать, – так и время иной раз, как с пращи сорвалось, несется неугомонно, и стоп, сворачивается в трубочку свитка, с разлету сжимается в комок – и снова знойный вар и глухой камень – добудись-ка – молчит, тянется, жжет мучительным бездельем, а в груди еще погоня не улеглась – вот и подладься под него. Ау! Затерялся в лесу крик – тишина, нет никого, и деревья молчат, не шелохнутся, впитывают безмолвие…

Но что это – тишины вам захотелось? Покоя? Нет! Нет! Был же крик, не зря был – подхватили его трескуньи-сороки, сорвались с веток тяжелые вороны, воспарила нечистая галочья сила, гам, хохот, плач большого дятла, треск веток, и вываливает брюхо из кустов демон-вепрь, щурит глазки, хрюкает, и сносит его вбок, как кузнечика ветром, – аж дерн в воздух! Остались только ямочки следов: наполняются болотной жижей. Скрылся оборотень.

Но вот там, на взгорке, на желтой залысине стерни, разодетый в ливрею раб подносит к губам блестящую улитку рога: ррам-па-ра-рамм! – несется по-над лесом, и, обгоняя звук, прокалывают воздух клиномордые влажные борзые, а вдалеке черными точками на широкобедрых, как сфинксы, лошадках появляются охотники. Рраз! стали видны цвета; рраз! уже различима мелочь: ленты, перья, перевязи, шляпы в волнах крашеных страусиных хвостов, веера-ласкунчики, повозки с блестящей медной посудой, и вот на опушку выезжает его сиятельство – Король Охоты, и все устремляются взорами к нему, тянутся почтительно и раболепно, как на дирижера – мага музыки – смотрят перед увертюрой до предела напряженные музыканты. И палочка, легкая кленовая палочка взлетает, чертит, как бабочка, воздушные фигуры и превращается в ручей, журчащий меж камней, и в чистый воздух раннего утра, и в теплый лучик солнца на миг превращается она, но вот и он гаснет…

В середине декабря 1729 года, через год после отъезда, в Париж вернулся князь Александр Борисович Куракин. Окрыленный приехал, веселый, помолвленный с богатой невестой, возбужденный, как при отъезде, – но волновали его теперь совсем другие помыслы.

Приятно, как же приятно так вот запросто проехаться по Парижу, нанося визиты и намекая, что они предпрощальные. Французская столица сожалеет, расставаясь с полюбившимся кавалером, а сам он… Нет, нет, он пожинает заработанные лавры, ведь внимание к собственной персоне льстит – приятно, чертовски приятно встречать чистосердечные улыбки и томные упреки:

– Ах, на кого вы нас покидаете, князь?

– Ах, на кого? Покидаю, кариссима, покидаю! Покидаю!

Молодец все-таки, что съездил, что решился съездить! Знал же – все будет в порядке, и точно – после падения Меншикова посыпались дары. «Камергер князь Куракин!» – произносилось со значением, давали дорогу, и знал – не плевались в спину, не смотрели косо, не подстраивали козни. Любим! Обласкан!

На Москве, куда временно переместился двор, принимали учтиво, любезно, были внимательны со всех сторон – вот что важно! Всегда и везде его любили и любить будут – он верит в Фортуну, позабыл уже минувшие терзания и опасения. И правильно! Отсиделся и снова люб! И на солнце облачко набегает. Пошли дела в гору, с присущим куракинским напором дела пошли, уж он расстарался!

Ах, с каким же наслаждением расположился он в рабочем кабинете, родном, знакомом до трещинки в полировке черного дубового стола. Погладил нежно подлокотник отцовского кресла, огляделся, отметил на стене портрет. Все это запакуем и там восстановим в подробностях. Или не восстановим. Несколько месяцев оставь – расквитаться, сдать полномочия, а там…

Легко неслись в голове мысли, скакали, он с трудом сосредоточился, – приятно все же сладко грезить, думая о надвигающемся будущем. Оно не гладко, но колдобины объедем, преграды снесем, все удастся!

Бывают такие минуты счастья воздушного, невесомого, как флер невесты, ах! не упустить бы!

Теперь все помчится престо, пиу престо, аль пиу престо поссибиле[8]. Он причмокнул языком, пустил вдогон призраку отца сухой щелчок пальцев – наградил-таки языком!

Только по дороге завернуть в Гамбург – крюк невелик. Так уж вышло, сам виноват, сам себе на голову выдумал новое предприятие.