Арлекин. Судьба гения

В сей торжественный день соизволила Ея Императорское Величество Камергера Князя Куракина Обер-Шталмейстером, а господина Генерал-Маиора Волынского в Обер-Егермейстеры всемилостивейше пожаловать. Ея Императорскому Величеству учинено всеподданнейшее поздравление от Академии Наук печатною Одою…»

36

Стройные, как смоль вороные красавцы: ноги-тростинки, нервные ноздри, гордые головы на дивных шеях – крепких, мускулистых и благородно вытянутых, – здесь все на подбор, все удальцы и, гордясь собой, чуть поводят взором, прядают от нетерпения ушами, перебирают ногами, месят песок, выставляются перед своими соседями по строю, и верно – вместе и вовсе они божественны, а чернота их прекрасна, как драгоценная дамасская сталь; переливами отдаёт в синеву, каждая ложбинка, каждый бугорок заметен на тончайшем природном сафьяне: вспыхнет белая звёздочка, мелькнут белоснежные чулки над легковесными копытами, но все разом – сладостная и страстная персидская ночь!

– Ать! – проносится первый громовой окрик командира.

И развернулись по кругу, растянулись, все вмиг зарысили. В такт копыта стучат по утоптанной тропке так, что топот тонет в ушах, а песчаные струйки обдают и скребут барьер у дорожки.

Вновь равнение по невидимой ниточке посередине манежа – шаг артистически точен – лишь гривы нестриженые и хвосты, не затянутые в узел противно уставу (кони пока не приписаны к кавалерийским казармам), развеваются, как танцующий табор, и… врыли ноги с разлёта, замерли строем. Гордые лошадиные глаза глядят дружелюбно, тепло (будто заранее их там обучили!) – весь ряд неотрывно смотрит в сторону герцога с императрицей. Чудеса! После долгой скачки кони свежи – усталости ничуть не бывало, ни хрипов, ни фырканья, ни брызг пены на мундштуках, лишь капельки застыли на лоснящихся бабках.

Браво! Браво!

Российских персианцев вывел Артемий Петрович Волынский – недаром пожалован обер-егермейстером двора. Трижды виват!

Манеж рукоплещет. Бирон рад всех больше: вот они – Кони… От волнения он глубоко вздыхает и глядит победоносно – это он повелел преобразовать российскую конную породу!

Ай да господин кабинет-министр! Виданное ли дело – сам даёт команды, руководит экзерцициями! Но он всегда всё делает сам – таков Волынский! О! Он умеет пустить пыль в глаза!

Кони и впрямь заслуживают восторгов – вновь кажут они чудеса грациозности и жгучего темперамента. Наездники им под стать: рослые, широкоплечие Миниховы казаки, ряженные буйными запорожцами – в трепещущих рубахах и шальварах, подпоясанные разноцветными кушаками. Так и мелькают цвета по манежу: львы, львы, а не кони, орлы на них, а не всадники! Флейты и барабаны из левого угла издают торжественный шум.

Наверное, один он здесь не рад, не доволен, затаил обиду в груди. Почему так не любит Артемия Волынского? Давно, с давних, юношеских лет, когда ещё Салтыков расписывал боевую удаль молодого офицера царю, когда приблизил Артемия Пётр. А потом – всегда он следил за взлётами и падениями государева любимчика, этого вепря, рвущегося тараном, с закрытыми глазами на стену охотников, на убийственный огонь и чудом всегда спасающегося, уползающего в чащу, зализывающего раны и являющегося свету в обличье непобедимого гордого индюка и грубого льстеца, упрямого, упорного, добивающегося желаемого порой вопреки, а не благодаря произведённому впечатлению. Конечно, такой напор очень ценят женщины, они всегда спасали его – Екатерина, Анна, – в чести у двух императриц! тогда как мужчины сперва загораются его огнём, внутренней силой и после только узревают в нём кровожадного зверя. Так вот и Пётр – дважды чуть было не повесил, да супруга замолвила словечко. Теперь же умудрился всех обольстить: сперва покойника Феофана и Черкасского (тут, положим, просто купил жадного до денег сенатора), а спасённый, прибыл к герцогу и императрице, вырвал управление конными заводами – знал, что любо Бирону. Но кто б мог подумать?..

Князь Александр Борисович Куракин почти с нескрываемой ненавистью смотрел на представление в манеже.

Да, да, именно потому, что они не похожи, противуположны… Князю всегда претила грубая сила, неприкрытое хамство – старороссийское барство.

Как бы ни был умён и начитан – в нём нет лоска, это ум платного наёмника, ландскнехта: хитрый, изворотливый, кровожадный. Он полон презрения ко всему и любит лишь грубые удовольствия: езду, стрельбу да охоту. Тут он мастак – травли оленей да призы в Екатерингофе получаются у него картинно: вот на взгорке, на жёлтой залысине стерни, появляется разодетый в ливрею раб, подносит к губам блестящую улитку рога – и несётся вся разноцветная кавалькада, улюлюкает, свистит, гаркает, хохочет – в буйном зрелище есть свой задор, своя старинная прелесть. Он бесстрашен, Волынский, надо отдать ему должное; когда идёт на вепря, не сомневается в победе – глаза острые, злые, – одной внутренней своей силой, кажется, способен завалить зверя. Но зарвётся, зарвётся, обложат его…