Артюр Рембо

На первом этаже находился «диван», в прошлом⁴ приемный покой дворца, обставленный небольшими диванчиками с подушками на них. Несколько дверей вели в другие комнаты, приспособленные под склады.

Окна комнат, где жили Рембо и Константин Ригас, выходили на площадь. За домом находился небольшой садик с парой цитрусовых деревьев.

В остальном не было даже намека на комфорт: здание находилось в весьма плачевном состоянии как снаружи, так и изнутри. Потолки из тростника были обмазаны землей, которая сохла и постепенно рассыпалась, все кишело тараканами, уховертками, серыми муравьями и другими насекомыми.

Поначалу все шло хорошо. Рембо был доволен. «Климат у нас, — писал он домой 13 декабря 1880 года, — здоровый и прохладный», и добавлял (в письме от 15 января 1881-го), что «местность не лишена приятности». Он обещал даже прислать фотографии, как только прибудет заказанный им фотоаппарат. Свою работу Артюр пытался, по его собственным словам, сделать интересной и прибыльной, продолжая по привычке заказывать специальные каталоги по астрономии, оптике, электричеству, метеорологии, механике и т. д.

И внезапно — кризис, «черная полоса». Письма излучают глубочайший пессимизм: «Я не нашел того, что ожидал найти, и жизнь моя протекает скучно и совершенно бесполезно. Как только накоплю тысячи полторы-две франков, непременно уеду и буду этому весьма рад. (…) Я был бы счастлив уехать прямо сейчас».

Что же произошло?

Во-первых, Артюр не смог приспособиться к окружавшей его жизни: Харар, грязный и зловонный, с улицами, которые кишели нищими, больными и калеками, был мало похож на земной рай. По вечерам из-за комендантского часа запрещалось выходить на улицу, двери домов запирались, и только бездомные собаки устраивали бесконечные драки с гиенами за кусок гнилого мяса или объедки, валявшиеся повсюду.

Кроме того, условия работы также оставляли желать лучшего. Огромная часть времени уходила на крайне сложные бухгалтерские записи, потому что таможенники — «свора псов и негодяев», по словам Рембо, — вели себя просто невыносимо, держали европейцев за свиней и всегда находили, к чему придираться. О том, сколько сил тратилось на договоры о тарифах, транзите, курсах валют и тому подобных вещах, просто умолчим.

Местные жители всеми силами пытались обмануть и обокрасть любого европейца во время бесконечных palabras[194]. Нужно было также остерегаться конкуренции со стороны греков и армян, готовых в любую минуту захватить себе лучшую часть товара у поставщиков. Еще ужаснее одиночество — никого, кто бы мог поддержать интересный разговор.

И наконец, венцом всему стало признание в письме домой, что он «подцепил одну болезнь, не очень-то опасную, если бы не этот климат, благоприятствующий всяким болячкам». Рембо заразился сифилисом, который был здесь весьма распространен; это ужасно его раздражало. Короче говоря, дела шли хуже некуда.

«Я говорю вам «до свиданья» в надежде на лучшие времена и на менее дурацкую работу, а если вам кажется, что я живу, как шейх, то я-то знаю, что живу весьма скучно и отвратительно». Как никогда ему хочется уехать: «В Хараре я ужасно скучаю, и пока что нет совершенно никакой возможности делать здесь то, о чем я мечтал». Мысль о Занзибаре не отпускает его; он готов отправиться куда угодно и «торговать в любых неразведанных районах» (письмо от 4 мая).

В условиях такого ухудшения ситуации — Пиншар тоже заболел — Альфред Барде решил выехать на место вместе с братом своего компаньона, Пьером Мазераном, чтобы навести порядок и наладить работу в филиале.

Накануне отъезда к ним присоединились его высокопреосвященство г-н Торен-Кань, пятидесятилетний епископ галласов, и еще пять монахов-капуцинов, в том числе преподобный Луиджи Гонзага, отец Эрнест и отец Жюльен. Рембо знал, что они должны были приехать — об этом он сообщает в письме от 15 января 1881 года: «В наш город приедет католический епископ. Весьма вероятно, что это единственный католический священник в этих краях».

Итак, небольшим отрядом они вышли в путь 15 марта. На берегу их встретил Хедж Афи, наняв предварительно мулов и верблюдов для перехода по пустыне; из Харара прибыл страдающий от малярии Пиншар. Весьма вероятно, что этот последний подал прошение об отставке; поговаривали также, что он отправился в Египет⁵ — так или иначе, больше о нем никто ничего не слышал.