Артюр Рембо

Альфред Барде не без удовольствия обнаружил, что дела в новом филиале идут хорошо. Работой Рембо он также был очень доволен: этот работяга старался изо всех сил и бухгалтерские книги содержались в образцовом порядке. «Он отвечал за сохранность склада со всеми товарами, которые закупал для фирмы, — писал Альфред Барде Берришону 1.6 июля 1897 года, — включая шкуры животных, которые выделывали в окрестностях Харара, и спал рядом со всем этим товаром — более или менее он не рисковал ничем заразиться на складе. Надо признать, что он действительно подцепил сифилис — чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на его рот. Он предпринимал самые серьезные меры предосторожности, чтобы не заразить нас через посуду — ведь ею пользовались все. Конечно, я пытался лечить его, хотя, может быть, и не всегда так, как мне того хотелось — во время болезни Рембо становился особенно раздражительным, — но вылечить мне его не удалось, несмотря на то, что в Хараре на тот момент находились доктора египетской оккупационной армии и в нашем распоряжении была довольно хорошая армейская аптека»⁶.

И в самом деле, болезнь наводила Рембо на мрачные мысли. В одном из писем домой (от 25 мая 1881 года) он заявляет: «Увы! Я вовсе не дорожу жизнью, но вынужден буду продолжать мучить себя в будущем, как и сейчас, терзаться и страдать от глупой, но оттого не менее острой боли. Я боюсь, что в этом ужасном климате я сам невольно сокращаю срок своей жизни…(…) А впрочем, разве смогли бы мы в этой жизни хоть несколько лет наслаждаться покоем и тишиной? Счастье еще, что живем один раз, уж в этом можно быть уверенным — чур меня, чтобы такое повторилось».

Альфред Барде и Пьер Мазеран взяли в свои руки управление филиалом, весь персонал которого составляли четыре человека: Рембо, грек по имени Сотирос, Константин Ригас и Хедж Афи.

В июне Рембо смог немного передохнуть и вскоре почти совсем поправился.

Желая, чтобы простили его плохое настроение, Артюр предложил своим патронам отправить его в Бубассу, местечко в пятидесяти километрах от Харара, где, как сообщали, скопились большие запасы козьих и бычьих шкур, которые местные жители не решались вывозить, так как на дорогах было неспокойно — египетская армия, надо сказать, никогда не покидала своих казарм.

«Я уезжаю через несколько дней, — сообщает он в письме от 2 июля, — в область, где не ступала нога европейца, и когда нам наконец удастся выехать, нам предстоит полуторамесячное путешествие, полное невзгод и опасностей, но которое, быть может, принесет немалую выгоду». Для этих целей был собран караван верблюдов, несших тюки с хлопчатобумажной тканью и разнообразными товарами, предназначенными для туземцев.

«Перед тем как отправиться в путь, — рассказывает Альфред Барде, — Рембо обвязал себе голову полотенцем на манер тюрбана, а поверх своего обычного костюма завернулся в красное покрывало — ему хотелось, чтобы его принимали за мусульманина. Этот костюм, который у нас вызывал смех, должен был показаться гораздо менее смешным туземцам, наготу которых едва прикрывали крашеные козьи шкуры или оборванные накидки, такие же грязные, как наши штаны и куртки».

«Рембо вместе с нами потешался над своим нелепым видом, понимая при этом, что красное покрывало, которое придавало восточный колорит его европейскому костюму, могло послужить хорошей приманкой для какой-нибудь шайки грабителей, но ради престижа фирмы ему нужно было, чтобы его приняли за богатого мусульманского купца».

Деревенька Бубасса, состоявшая приблизительно из шестидесяти круглых домов-хижин, была местом бойкой торговли семенами и кожей.

Рембо закупил там огромное количество кож — гораздо больше, чем мог увезти, — и поэтому лишнее на обратном пути пришлось оставить на специальных складах, куда затем надо было вернуться.

Об этом путешествии, мало похожем на увеселительную прогулку, мы имеем довольно скудные сведения: туземцы оказали дружеский прием, чего не скажешь о местных львах — жертвой одного из них пала лошадь Сотироса, так что ему пришлось возвращаться домой верхом на муле, говорит Альфред Барде.

Рембо отнюдь не собирался сокращать сроки поездки из-за лихорадки, которая по возвращении опять приковала бы его к постели. Он не в духе; своим он пишет: «Что еще вы хотите узнать о моей здешней работе, которая у меня в печенках сидит, и о стране, от которой я в ужасе, и т. д. и т. п.? Ну расскажу я вам, что все мои нечеловеческие усилия имели своим результатом только лихорадку, которая мучает меня вот уже две недели так же, как два года назад в Роше? И что? Теперь я готов ко всему и ничего не боюсь».