Аспазия

После довольно продолжительного разговора все эти люди удалились, кроме Алкаменеса, который продолжал разговаривать со своим обычным жаром. Речь его становилась все горячее, взгляды все красноречивее, но разговаривая с супругой Перикла, Алкаменес был не только возбужден, но и принял чересчур развязный тон, который оскорбил гордость Аспазии. Возбужденный Алкаменес начал делать сравнения между развившимися формами Аспазии и ее юношеским лицом и говорил о ней, как будто о вполне знакомой вещи. Это также оскорбило Аспазию. Алкаменес схватил ее за руку, посмотрел на нее с видом знатока, начал восхищаться ее прелестью и сказал, что она для него неистощимый источник художественного изучения.

Аспазия вырвала у него руку и напомнила ему о том, что Теодота не менее поучительна и неистощима в отношении красоты.

– Ты сердишься на меня за то, что я хвалил Теодоту! – вскричал Алкаменес.

– Разве я когда-нибудь говорила что-либо подобное? – холодно возразила Аспазия. – Разве я была расположена к тебе враждебно, когда мы встретились здесь? Разве я перестала возлагать на тебя надежды, которые делают тебе честь? Разве я не стараюсь направить тебя к достижению высочайших целей, как человека наиболее способного? Я знала, что ты меня ненавидишь, но для меня искусство Алкаменеса и сам Алкаменес – две вещи различные. Я не отвечала ни на любовь, ни на ненависть Алкаменеса.

– По-видимому твои слова холодны и вполне благоразумны, – сказал Алкаменес, – но они полны тайной горечи: ты сердишься на меня из-за Теодоты. Прости, в чем я виноват против тебя? То, что ты называешь ненавистью было мщением любви.

– Задолго до того, как я заметила твою ненависть, – возразила Аспазия, – я уже говорила тебе, что есть большая разница между склонностью ума и склонностью сердца.

– Для всех женщин? – со смущенной улыбкой сказал Алкаменес. – Нет, повторяю тебе, ты сердишься на меня из-за Теодоты и, может быть, с твоей стороны было мщением, что ты снова зажгла во мне прежний огонь. Еще раз, прости меня и не презирай в эту минуту огня, зажженного тобой в груди Алкаменеса.

При этих словах он страстно обнял жену Перикла, но гордая красавица бросила на безумца взгляд, мгновенно приведший его в себя.

В эту минуту вошел Перикл. Он прочел происшедшее на лице Алкаменеса. Последний поспешил смущенно проститься и бросился вон, пристыженный и раздраженный.

Перикл был бледен.

– Нужно ли тебе рассказывать? – спросила Аспазия. – Ты прочел по лицу Алкаменеса…

– Как кажется, – возразил Перикл, – Алкаменес обошелся с тобой, как обходятся с женщиной, которую…

– Не договаривай! – сказала Аспазия.

– Я знаю, – сказал Перикл, – какую границу, в смысле Протагора, ставишь ты между твоей красотой и между твоей личностью, я знаю то учение, по которому женское покрывало должно уменьшиться до величины фигового листа – но ты видишь, что Алкаменес имеет другой взгляд, чем ты на неприкосновенность этого листа. Ты говоришь, он ошибается – это правда, но он действует по своим, а не по твоим взглядам и с этой минуты он будет вдвойне раздражен против тебя и увеличит собой число твоих открытых врагов.

– Как кажется, он находит себе неожиданного союзника, – сказала Аспазия.

После еще нескольких резких фраз с обеих сторон, Перикл оставил комнату Аспазии. Последняя с досады топнула ногой.

– Проклятый Пелопонес, – сказала она, – приносит мне несчастье!

Но скоро она успокоилась.

– Это легкое облачко, – думала она, – которое безвредно пронесется по ясному небу любви. Огонь тем ярче разгорается, чем более его раздувают.

Аспазия не ошибалась, но после яркой вспышки пламени может быть в груди остается старый пепел и, при том, может ли любовь забыть все то, что она прощает?

В Олимпии Перикл и Аспазия были гостями Фидия. В своей обширной мастерской он имел помещение, которое мог предложить им, но сам он был невидим. Постоянно и безустанно занимаясь в храме окончанием своей работы, он избегал всякой встречи, но через Алкаменеса дал обещание, что Перикл и Аспазия, первые из всех эллинов, увидят величайшее произведение, вышедшее из-под его резца.

Они с волнением ожидали этой минуты, наконец она наступила.

За жарким летним днем последовал душный вечер, предвещавший грозу. Вокруг горных вершин собирались черные облака. Когда совершенно стемнело к Периклу пришел от Фидия его раб и сказал, что его господин приглашает Перикла и Аспазию во внутренность храма Зевса.

Вместе с Аспазией и Периклом, по желанию первой, отправилась взятая ими из Аркадии девушка.

Следуя за рабом они вошли в священную рощу, в которой царствовал полный мрак; вокруг было пустынно и тихо, слышался только легкий шелест вершин деревьев.

Наконец они достигли храма, раб отворил дверь и ввел их во внутренность. Там он повел их к небольшому возвышению в глубине, где они могли сесть, затем удалился, снова затворив за собой дверь и оставив всех троих в совершенной темноте. Слабый свет падал в отверстие в крыше храма, но он не доходил вниз.