Аспазия

– Кто ты такая? Скажи, кто ты такая? Гетера из Милета, вот ты кто! Да, гетера из Милета! Зачем же ты хочешь быть суровой спартанкой, нравственной матроной? Не будь целомудренна, так как уже однажды ты без всякого целомудрия служила моделью Алкаменесу.

Аспазия вздрогнула и побледнела от негодования перед пьяным, дерзким оскорбителем. Еще раз оттолкнула она шатающегося Гиппоникоса, поспешно набросила на себя верхнее платье и бросилась вон из дома, навстречу Периклу.

Едва она оставила дом, как друг Диопита, прорицатель Лампон, вошел в него. Он был прислан Диопитом, приехавшим накануне в Элевсин.

Когда враги, питавшие смертельную ненависть к Периклу и Аспазии, узнали о неправильном посвящении, они решили сейчас же обвинить перед священным судом как саму Аспазию, так и Дадуха, и все радовались, что могут погубить ненавистную женщину и возбуждавшего всеобщую зависть Гиппоникоса. Но сам Диопит, глава противной партии, думал иначе, и подал совет, делавший честь его хитрости. Конечно, он с удовольствием обвинил бы Гиппоникоса, но он рассчитал, что необвиненный и неосужденный Гиппоникос мог бы быть его партии полезнее, чем обвиненный и осужденный.

– Если мы сейчас же обвиним его, – сказал он, – то могущественный Перикл, со всем своим влиянием, станет на его сторону, и он не отделается вообще от всякого наказания, то во всяком случае будет наказан гораздо мягче, чем мы желаем: очень может быть он отделается денежным штрафом, ничего не значащим для богатейшего человека в Афинах, он заплатит и останется тем же, кто он есть сейчас. Но другое дело, если мы не станем обвинять его сейчас же, а оставим это обвинение как постоянную угрозу над его головой. Мы уведомим его, что знаем его тайну и что от нас зависит погубить его, как только мы захотим. Это заставит его согласиться на все, как человека более всего любящего собственное спокойствие и для которого никакая цена не велика, который из страха потерять все сделается послушным орудием в наших руках. Его влияние в Афинах и могущество его богатства велики и лучше пусть они перейдут в наши руки, чем в руки наших противников.

Так говорил хитрый жрец Эрехтея своим единомышленникам и послал Лампона в дом Гиппоникоса.

Прорицатель нашел Дадуха в странном состоянии, он нашел его пьяным и в тоже время в сильном гневе, в который привело его то, что произошло между ним и женой Перикла. Тем не менее, Лампон завел с Гиппоникосом разговор и сказал ему, что он знает, как супруга Перикла была посвящена противно священным правилам.

При этих словах пьяный Гиппоникос, так сильно испугался, что почти обезумел, но тем более усилился его гнев на милезианку, которую он начал проклинать, как обольстительницу и губительницу.

– Делайте с ней, что вы хотите! – кричал он, – она заслуживает всего.

Лампон был обрадован гневом Гиппоникоса на Аспазию и сумел еще более усилить этот гнев и страх Гиппоникоса перед ужасами обвинения и в конце концов объявил, что те, которые могут обвинить Гиппоникоса, желают войти с ним в тайные переговоры. Наконец Лампон спросил его, последует ли он на приглашение, которое эти люди пришлют к нему.

Гиппоникос вздохнул с облегчением и заранее соглашался на все, чего от него потребуют. Тогда между ним и Лампоном сейчас же был назначен час и место переговоров.

Во время этого разговора Лампона с Гиппоникосом, Аспазия поспешно шла по улицам Элевсина. Скоро она принуждена была замедлить шаги, попав в толпу; ее нельзя было не заметить и не узнать и, действительно, она скоро увидела себя предметом всеобщего внимания, которое привело ее в смущение и беспокойство.

Собравшаяся в Элевсине толпа была в высшей степени возбуждена против Аспазии ее врагами. Слух о ее неправильном посвящении был распространен в народе, кроме того, находились люди, которые громко осмеливались говорить, что Аспазия была прежде гетерой в Милете и Мегаре, что из последнего места ее прогнали со стыдом и что вследствие ее прошлого, ее посвящение святотатство.

Как всегда бывает в таких случаях, всевозможные сказки переходили из уст в уста и все увеличивали негодование толпы, через которую поспешно пробиралась супруга Перикла. Толпа была настроена таким образом, что не было недостатка в оскорбительных замечаниях, раздававшихся вслед милезианке – замечаниях, которые она могла слышать:

– Что нового в Афинах?

– Только то, что женщины начали там носить мечи и щиты, а мужчины взялись за женские работы.

– Да, нельзя отрицать, что афинянами управляет женщина.

– Ты говоришь об Афине Палладе?

– Нет, об одной милезианской гетере. Говорят, что Перикл в скором времени выставит на Акрополе ее изображение.

– Бедный Перикл! Он никогда не мог устоять против женщин, ведь он был даже возлюбленным старой Эльпиники. Всем известно, что она пленила его своими устаревшими прелестями…

– Эта та самая милезианка, которую он несколько лет тому назад возил в Малую Азию?

– Конечно.

– Но как могло ему придти в голову привезти эту женщину в суровый Пелопонес, где она должна чувствовать себя чужой?