Аспазия

– Дождь пройдет, – улыбаясь возразил Перикл.

Новый намек на этот раз коснулся самого Перикла. Афиняне смеялись и глядели на Перикла. Сам Перикл смеялся вместе с ними, но вот засвистела другая стрела остроумия и снова афиняне посмотрели на Перикла. Но Перикл не смеялся, облако мелькнуло на челе олимпийца – стрела попала в Аспазию.

На следующий день снова началось представление. Снова тридцать тысяч афинян сидело на каменных скамьях театра Диониса. Знатнейшие из них сидели на мраморных скамьях в первом ряду, богатые – на принесенных с собой пурпурных подушках, окруженные рабами; бедняки явились с несколькими фигами и оливками на целый день, но как те, так и другие одинаково чувствовали себя афинскими гражданами, одинаково призванными судить Софокла, Иона и Эврипида. Все одинаково глядели на небо, беспокоясь, не расстроит ли дурная погода празднество.

Весь театр был полон народом, виднелось только одно колеблющееся море человеческих голов. Слышен был громкий шум голосов, который все возвышался. В этот день должна была решиться участь Гиппоникоса и Пирилампа: партии обоих готовы были вступить в рукопашный бой. Когда который-нибудь из двух соперников появлялся, раздавались громкие крики друзей и противников: восклицания, одобрения, насмешки.

Спокойнее всех присутствующих был Сократ, мыслитель из мастерской Фидия. Он также пришел, но не столько для того, чтобы смотреть на представление, как на самих зрителей и на их волнение.

– Вот сидят тридцать тысяч афинян, – говорил он себе, – и с напряженным вниманием смотрят выдуманное. Они проливают непритворные слезы над вымышленными страданиями, они, точно дети, заставляют рассказывать себе сказки, только дети не знают, что сказки эти выдуманы, как это знают взрослые. Откуда же может произойти эта странная любовь людей к искусственному, к выдумке?

Теодота была в числе зрителей, нарядно разодетая. Взгляды ее часто направлялись к скамье, на которой сидел стратег Перикл, который, в свою очередь, не отказывал себе в удовольствии иногда ответить на ее огненный взор.

Наконец, среди всеобщего говора, раздался голос герольда, требовавший молчания. Принесена была жертва на алтаре Диониса, затем снова раздался голос герольда:

– Выходит хор Иона!

Трагедия Иона была просмотрена афинянами с громкими криками неодобрения. Затем следовало трагическое произведение Филоклеса. Но этой пьесе не суждено было даже кончиться, так как громкие гневные крики стали раздаваться вскоре после начала, затем послышался смех, свистки, громкое топанье ногами.

После этой трагедии началась комедия. Наконец выступил хор Эврипида. Произведение этого автора тронуло сердце зрителей. Женщины были растроганы тем, что говорило чувству, мужчины увлечены блестящими мыслями, которыми были наполнено все произведение, точно пурпурная ткань, вышитая золотыми нитями.

Роскошные костюмы хора были встречены восклицаниями изумления и восхищения; до сих пор не было видано ничего подобного. Когда пьеса окончилась, раздались крики одобрения. Пириламп и его друзья и сторонники были почти уверены в торжестве.

В короткий промежуток между окончанием этой трагедии и началом следующей, к скамье Перикла быстро подошел раб и подал ему сложенный листок папируса.

Перикл развернул его и прочел следующие слова:

«Софокл пробирается в дом Аспазии в вечерние сумерки».

Перикл был раздосадован.

Кто мог написать эти строки?

Записка была послана Теодотой.

Когда Перикл, прочитав записку огляделся, ища взглядом ее подателя, тот уже исчез.

Задумчивость стратега была нарушена громким голосом герольда:

– Выходит хор Софокла!

Началась трагедия любви. Перед эллинскими глазами и ушами разыгрывалась трагедия, в которой любовь представлялась в трех различных родах: любви сестры, любви невесты и любви матери. Из любви к брату умирает Антигона, из любви к невесте умирает Гемон, из любви к сыну умирает Эвридика. Дочь Эдипа появилась закутанная в длинное траурное платье. Маска представляла серьезное, благородное женское лицо. Мягкий, трогательный голос, которым она заклинала позволить похоронить ее возлюбленного брата, труп которого царь Креон бросил на съедение собакам и птицам, произвел сильное впечатление.

Хор благородных фиванских старцев выступил вперед в роскошных пурпурных костюмах, с золотыми венками на головах. Царь Креон выходит на сцену в вышитом золотом пурпурном платье, с диадемой на голове, опираясь на скипетр, верхушка которого украшена орлом. Котурны делают его рост выше человеческого, его маска выражает повелительное достоинство, он говорит девушке об обязанностях властителя, но она знает только одну, высшую обязанность, один, высший долг – любовь, которую одну может противопоставить жестокости царя к ее брату, вызванной справедливой ненавистью фиванцев к мертвецу, и она удаляется исполнить то, в чем поклялась: принести в жертву права живых правам мертвых. Хор оплакивает ее решение.