Атаманщина

Офицерам дивизии отца поступило приглашение на похороны убитого в бою монгольского князя, возглавлявшего кавалерийскую часть его единоверцев. Из всех один отец отозвался на приглашение, другие считали подобные обряды варварскими. Как единственному представителю русской армии, отцу был оказан особый почет братом павшего князя: после погребения он, глубоко тронутый участием отца и тем, что тот также потерял в бою своего брата, предложил ему стать его названным братом. Последовал специальный церемониал, во время которого отцу был вручен широкий кинжал с костяной рукоятью, принадлежавший покойному князю, а до него – поколениям монгольских наездников. С этим кинжалом отец не расставался долгие годы. И вот спустя немало лет, в один из наиболее критических моментов жизни, та же судьба свела отца с его названным братом.

Шли недели. Скитаясь по сибирской тайге, отец набрел на патруль красных. Его самозащита была мгновенной. С помощью кинжала ему удалось отбиться и вновь повернуть на юг, в степи Монголии.

Непостижимо, как человек исключительно добрейшей души, каким был мой отец, может превратиться в убийцу. Что же, воин прежде всего обучен убивать врага. Он не раздумывает, не колеблется, нанося смертельный удар. Но проходят годы, сама его природа, врожденные его черты берут верх над ожесточением и зверствами войны, и он силится забыть ужасное прошлое.

После семи лет непрерывной резни отец утратил способность задавать себе нравственные вопросы. Вопросы за него задавало его начальство. Он стал с недоверием относиться к рассудительности, к логическим выводам.

«Эх, ты, философ!» – смеялся он надо мной. Философы, на его взгляд, были достойны насмешки, не то что настоящие «мужчины».

В течение двух лет, которые мы прожили все вместе в Маньчжурии, до кончины мамы, я замечал несогласия, то и дело вспыхивавшие между родителями. Чтобы прервать спор, мама обычно говорила, что их пререкания непедагогичны, то есть не для моих ушей. Однако смысл спора, равно как и его «непедагогичность», были вполне понятны мне, и всякий раз я убеждался в правоте мамы. Глубина ее мысли, как и разносторонние знания, выраженные с присущим ей исключительным даром слова, неизменно брали верх над категорическими, безапелляционными аргументами полковника генерального штаба…

Летом (1921 года. – Б. С.) мама решила готовить обеды для приезжих… Однажды дверь нашей столовой распахнулась, и перед нами предстал обросший бородой, исхудавший человек в рубашке. На его поясе висел наган и старинный кинжал.

Это был мой отец!

Пройдя пустыни Монголии большей частью пешком, от кочевья к кочевью, он стремился на Дальний Восток, где надеялся разыскать нас. Побритый, переодетый и обутый, он показался еще более привлекательным, чем прежде. Вскоре он получил назначение учителем математики в школе, которой заведовала мама».

Через считанные недели работы в школе Константин Иванович вновь пустил в дело заветный монгольский кинжал. Он приревновал учителя рисования Ширяева к своей жене и тяжело ранил его в горло. Несколько месяцев бедняга провалялся в больнице, к счастью, выжил, но потом примирился с Клуге и в полицию заявлять не стал, уехав в Харбин.

Все то, что сообщает Клуге-младший о деятельности отца у Унгерна, входит в обязанности начальника штаба. Не мог Унгерн просто так поручить семеновскому посланцу реорганизовать свое войско, не назначив его на какую-то должность. Из рассказа видно, что Клуге подчинялся непосредственно Унгерну, однако ни один из мемуаристов, описывающих эпопею Унгерна, не упоминает фамилии Клуге.

Российский историк Денис Романович Касаточкин обнаружил в Российском государственном военном архиве приказы о прибытии К.И. Клуге в Азиатскую конную дивизию и о его назначении начальником штаба дивизии в начале марта 1920 года. Одному из лидеров башкирского национального движения М.Г. Курбангалееву он еще в апреле 1920 года рассказывал о башкирских частях Азиатской дивизии.

Однако во время его похода в Ургу Клуге уже не упоминается в качестве начальника штаба ни одним мемуаристом. Либо Клуге отбыл в Маньчжурию еще до Монгольского похода Унгерна, либо он продолжал службу в Азиатской дивизии под другой фамилией, если верно утверждение его сына, будто он покинул Ургу накануне взятия ее красными.

Из известных лиц унгерновского окружения под описание Клуге больше всего подходит инженер Войцехович, который якобы тоже исполнял должность начальника штаба, как и Ивановский, и, как и Клуге, бежал из Урги на автомобиле вместе с бурятским князем (Джамболоном). Замечу, что окончивший Рижский Политехникум (или, по крайней мере, учившийся в нем) Клуге должен был называться инженером, да и службу в Первую мировую войну по большей части проходил на инженерных должностях. У Унгерна Войцехович числился начальником штаба «по инженерной части». Никаких подробностей биографии Войцеховича источники не сообщают. Некоторые мемуаристы называют его стариком с проседью, но Клуге пережитое могло преждевременно состарить. И на фотографии 1922 года с первой женой волосы у него – с большой проседью.