Ататюрк. Особое предназначение

— Я, — ответил Кайя, который не мог забыть годы, проведенные в Париже в обществе Жореса, — много раз объяснял, что это умеренное участие государства в управлении хозяйством. Этатизм развивался в Европе как социализм и либерализм, но эта система не может сравниться ни с какой другой. В Европе, особенно в Германии, есть государственный социализм, где, как и у нас, государство контролирует экономический сектор. Нам хотелось иметь подобную систему. И мне не совсем понятно, — недовольно заметил он, — зачем вы снова заетяли этот разговор?

Хамди не ответил.

Кемаль, на чью поддержку он рассчитывал, молчал, и он не хотел обострять ситуацию дальше.

— Вы так и не ответили, — через несколько километров пути нарушил долгое молчание Кемаль, — зачем?

Хамди понял, что наступил его час.

Он уже хорошо знал президента и понимал, что заинтересовал его.

Иначе он бы не задал ему вопрос.

— Только к тому, господин президент, — уверенно ответил Хамди, — что после всего нами увиденного и услышанного у меня возникли сильные сомнения в том, позволит ли этот «умеренный этатизм» устранить недостатки, которые вызывают столько критики…

— Это все слова, — перебил его Кайя, — красивые, но слова! А нам хотелось бы услышать конкретные предложения!

— Вот и я говорю, — неожиданно согласился с министром Хамди, — что от слов надо переходить к делу. И если вы хотите знать мое мнение, то я считаю, что в таких сложных условиях нам необходимо обратиться к новой экномической системе и взять на себя новые обязанности…

— Что вы имеете в виду? — спросил заинтересованный разговором Кемаль.

— Я считаю, — все так же уверенно продолжал Хамди, — что те меры по развитию экономики, которые были приняты на измирском конгрессе в 1923 году и которыми мы руководствались до сих пор, в условиях мирового кризиса неэффективны. И под «новыми обязанностями» я имею в виду необходимость принятия чрезвычайных мер государственного вмешательства, первоначально непредусмотренных политикой умеренного этатизма.

Кемаль понимающе покачал головой.

Непомерная тяжесть налогов, не всегда благовидное и профессиональное поведение госслужащих, проблемы сельского хозяйства и появление откровенных аферистов в партийных рядах, — все это вызывало и его беспокойство.

И он давно уже думал над тем, о чем сейчас говорил Хамди.

Ведь впервые применил термин «этатизм» премьер И. Инёню.

Во время обсуждения в октябре 1930 года представленной Инёню правительственной программы заместитель министра экономики М. Шереф сказал:

— Понятие национальной экономики означает не замену частного предпринимательства государственным, а их сотрудничество, о том, что вмешательство имеет задачей поощрять, укреплять частную инициативу. В экономике существуют определенные доминирующие позиции. Никогда правительство не позволит частной инициативе свободно и бесконтрольно занимать эти позиции. Государство всегда и полностью будет владеть ими, благодаря этому сможет обеспечиваться поддержка и частной деятельности. Если важнейшие позиции в зкономике отдать в анархическое распоряжение либерализма, то за один год будут растрачены результаты десятилетних усилий…

— Я, — продолжал Хамди, — предалгаю учредить механизм строгого и детального государственного контроля над внешнеэкономическими связями, создать реальные возможности накопления валюты внутри страны и монополизации её государством…

— Иными словами, — спросил Кемаль, — сменить умеренную политику на более жесткую и «закрыть» нашу экономику?

— Да, господин президент, — ответил Хамди, — я предалагю, по вашему меткому выражению, ее «закрыть до лучших времен…»

Словно забыв о Хамди, Кемаль задумчиво смотрел на пролетавшие за окном пейзажи.

В купе установилась почтительная тишина.

Кемаль задумчиво курил.

Как это ни печально, но все его либеральные начинания потерпели крах.

Так было в политике, так было и в экономике.

Кемаль вздохнул.

Не время…

— Как вы считаете, — к всеобщему удивлению, вдруг спросил Кемаль, — знает ли наш народ программу Народной партии?

Ему никто не ответил.

Да и что отвечать?

Народ жил своей жизнью, а, если называть вещи своими именами, боролся за выживание, и его мало интересовали положения какой-то там программы, будь они трижды правильными.

Поскольку между этими положениями и реальной жизнью зияла непроходимая пропасть.

— Я хочу, — продолжал Кемаль, — чтобы Народная партия явилась выразителем идей новой Турции, а не совокупностью принципов и проектов. Поэтому я хочу вместе с вами найти принципы, которые могли бы стать фундаментом программы…

Конечно, «вместе с вами» было чересчур, поскольку Кемаль уже нашел эти принципы.

— Прежде всего, — снова заговорил Кемаль, — это республиканский образ мыслей, национализм и этатизм, жесткий, — с улыбкой взглянул он Хамди, этатизм…

И по той уверенности и легкости, с какой Кемаль излагал свои принципы, все присутствующим стало ясно, что их президент и сейчас был на шаг впереди их всех.

Так экономический кризис и специфическая атмосфера тридцатых годов заставили Кемаля отступить от либерального пути не только в политике, но и в экономике.