Атласный башмачок

“О, женщина, ты открыла во мне то, что не могла ты затронуть иначе, чем с закрытыми глазами! И вот она во мне, эта рана, что не могла ты нанести иначе, чем с закрытыми глазами!”

“Ты открываешь мне рай, и ты мешаешь мне остаться в нем. Как могу я пребывать со всем Творением, если ты запрещаешь мне существовать там, где нет тебя?”

“Каждое биение твоего сердца в такт моему вновь обрекает меня на пытку, на это бессилие избежать рая, дарованного тобой, из которого ты вновь изгоняешь меня”.

И в этой боли я вновь обретаю тебя! Через нее я впитываю тебя, как лампада масло,

Масло, от которого зажжется огонь вечный, никогда не дающий света”.

Он говорит, и я в сердце его целую.

Конец Второго Дня

День третий

СЦЕНА I

Церковь Св. Микулаша (Св. Николая) на Мала Страна в Праге, в Богемии, через некоторое время после битвы при Белой Горе. Заходящее солнце зимнего вечера проникает через витражи над входным порталом, окруженным с двух сторон, подобно пучкам света, ангелами и гирляндами труб органа, напоминающими призматические колонны пещеры Фингала[39].

Донья Музыка в длинной меховой шубе молится в центре собора. Полумрак хора[40], где теплится лампада. Вокруг хора, к которому выходят пустые ложи, установлены четыре пьедестала, пока никем не занятые, предназначенные для знаменитых Отцов церкви, что вскоре появятся на сцене. Неплохо, если бы действие сопровождалось неотчетливо звучащей музыкой. Предположим, это органист настраивает свой инструмент, желательно не слишком неприятным образом. Входит святой Николай, ему предшествуют трое детей.

СВЯТОЙ НИКОЛАЙ Завтра — день моего праздника. И уже по велению Божьему на поля, вытоптанные войной, на замки, на руины церквей и монастырей, на разрушенные деревни Ангелы расстелили снежную дорожку для прохода фиолетового Епископа.

И под ней теперь все едины: католики и унылые протестанты, все собрались, все сплотились, даже реки перестали разделяться и течь, все застыло.

Слишком студено снаружи для воинов. Господа обогреваются возле каминов, что растапливают мебелью из ризниц и распиленными статуями святых; теологи спорят, сидя на постоялых дворах,

А бедняки, подобно озябшей птахе, спрятавшейся среди трех листочков падуба,

Потихоньку начинают оживать и надеяться.

“Не все ненастье”, как говорится.

Просыпайтесь, люди добрые! Но не рассчитывайте на меня, если хотите плакаться в ваш суп! Посмотрите–ка лучше на это жгучее солнышко!

Я лажу только с ребятишками, и мой день не зря прожит, если я вложил в их сердца немного суровой радости, пригоршню здорового смеха!

Я отогреваю замерзших, растерев их мордашки снегом. И как зимнее солнце одним махом наполняет светом сто тысяч хижин,

Так и мне стоит только кончиком моей рукавицы поцарапать изморозь на ваших окнах, в одно мгновение святой Николай наступает по всей Германии.

Занимает свое место на предназначенном ему пьедестале.

ДОНЬЯ МУЗЫКА (с глубоким вздохом) О Господи, как здесь чудно, и как я счастлива пребывать с вами. Невозможно больше избежать вас.

Нет больше надобности в словах, стоит только приблизить к вам мое утяжеленное тело и остаться в безмолвии подле вас.

Секрет, что я храню в моем сердце, известен лишь вам. Только нам с вами одним ведомо, что означает дать жизнь. Только с вами я разделяю таинство моего материнства: Душа, создающая другую душу, тело, вскармливающее своей плотью другое тело.

Мой ребенок во мне, и мы оба пребываем с вами.

И мы все вместе молимся за этот бедный народ вокруг нас, весь израненный, и раздавленный, и растерянный, чтобы позволил он залечить свои раны и прислушался бы к советам зимы, и снега, и ночи,

Ко всему тому, что было невнятно мне ранее, когда радость приходила ко мне лишь извне — до тех пор, пока не появился этот ребенок во мне.

Пусть гнев и страх, боль и мщение Уступят место обволакивающим дланям снега и ночи. Ах! Снова у меня перед глазами окровавленные головы, выставленные по обе стороны Карлова моста по приказу моего мужа, меж которыми пришлось мне идти!

Входит святой Бонифаций, впереди которого следует коренастый фрисландец с огромной головой, похожей на бычью, и двумя маленькими рожками, растущими посреди рыжих, с завитушками, волос.

СВЯТОЙ БОНИФАЦИЙ А каким иным способом, скажите мне, можно было помешать этому глупому народу отдаться моим германцам? Разве можно было позволить Черному Монаху[41] обосноваться в центре Европы и отравлять воду ее истоков?

Пусть бы сидел с блуждающими огоньками на своих болотах и торфяниках!

Слава Всевышнему! Тем, чем был Пуатье[42] в битве против Магомета, Белая Гора[43] станет теперь в борьбе против еретиков!

Хвала славным капитанам, что, набранные со всего христианского мира, защитили в Праге образ Пречистой Девы!

Их дело сделано, а я, святой Бонифаций, остался при моем, которое будет потяжелее. Ах, непросто быть апостолом германцев, епископом этой паствы, скрытной и замкнутой, этого народа, что находится в состоянии брожения, подобно вину в закрытом сосуде!