Аукцион

Единственное городское кладбище разбили недалеко от южного поста, и оно походило на отдельный город. Собранные из круглых камней стены лабиринтом разбегались по земле, терялись из виду, переплетались в узор из ходов и выходов. В стенах – ниши с урнами, а вдоль – асфальтированные дорожки для визитеров, по обочинам – ряды стриженых платанов. В Городе про поездки на кладбище так и говорят: «я с визитом», и не нужно смерть озвучивать. В нишах прятались мемориальные доски и личные безделушки, которые отличали одну нишу от другой, придавали умершему «самости». Местами «самость» вываливалась наружу – охапками цветов, атласными лентами, – но в основном она оставалась скрыта. Мне нравилось прогуливаться вдоль стен и заглядывать в ниши, будто за плечо покойнику.

В центре кладбища расположились сектора для обычных погребений, там мы и похоронили тебя. Людей пришло мало, ты была слишком зациклена на нашей маленькой семье, чтобы держать рядом лишних друзей. Иногда в твоей жизни едва хватало места нам с Даниилом, все вытесняли манекены и выкройки. Даниил помогал издалека и не появлялся до последнего, и мне пришлось почти все организовывать самому: твои любимые цветы, гроб, платье, в котором тебе предстояло провести вечность. Я хоронил тебя со всей серьезностью, в особенно серьезном платье. Когда мы говорили о смерти, ты признавалась, что не хотела бы, чтобы тебя сжигали. На крайний случай – чтобы сожгли голой, нельзя нарочно предавать ткань огню. Ты огорчалась, что некому будет содержать твое место на кладбище. Как видишь, и сегодня ты лежишь как положено, в земле. Я не допущу, чтобы тебя сожгли. И в том, что Даниил не прошел со мной этот путь до конца, мне виделось предательство.

Над кладбищем собрались тучи, и коридоры запутались в тенях, хотя дождь так и не случился. Воздух сырой, ледяной, и ботинки блестели от мокрой травы.

Мы с Даниилом – плечом к плечу, пока гроб опускали в прямоугольник могилы.

Сделать шаг и слечь вместе, зарыться в землю, забить ею рот, глаза, пропихнуть в легкие. Гроб грубый и молчаливый, внутри весь обитый дорогой тканью, покачивается на креплениях, сбивая края ямы.

Ты в гробу. Твой гроб, я сам тебя в него уложил.

– Мне нужно было время, чтобы прийти в себя и не убить тебя, – признался Даниил по окончании церемонии.

Даниил – спокойный, как обычно, вылощенный, гладко выбритый – не смотрел мне в глаза. Его отстраненность нервировала. Я не умел хоронить близких: когда Бумеранга усыпляли, я позорно сбежал из денника; деда с его креслом едва помнил, а еще – вряд ли любил. У Даниила погиб брат. Младший сын Краевских тоже был ударником, менее способным и удачливым, чем Даниил, поэтому и застрял в чистильщиках. В Кварталах его и убили, не вспомню, как именно: чистильщиков в Кварталы возят пачками, обратно вывозят – тоже, в мешках для трупов. Мы были вместе, когда Даниилу сообщили, и он горевал по-другому. Его горе ты убаюкивала на руках несколько дней. На твоих похоронах Даниил был будто невыспавшийся, в остальном прежний. Душа моя, я понимаю, что Даниил заготовил месть слишком страшную для человека. Ему мало было просто меня уничтожить, он задумал разобрать меня по кусочкам, даже если на это уйдут десятилетия. Представляешь? Он столько ждал.

Я справедливо решил, что, если стремительное поглощение не было случайностью, если пересадка душ как процедура обречена, мне следует это проверить на себе. Я не хотел тратить время на попытки с другими реципиентами, ведь я был еще достаточно молод, чтобы посчитать, что две неудачи подряд – это оскорбление моих научных способностей, а значит, и вся затея, и мое собственное существование бесполезны и бессмысленны. Провести операцию сам я не мог, мне нужен был тот, кто нажмет на кнопку, а кроме Даниила просить было некого.

– Она бы хотела, чтобы мы довели все до конца, – сказал Даниил, сидя в том же кресле, где и ты в последний раз сидела вместе с ним; он чуть согнулся под тяжестью твоего тела или, наоборот, его отсутствия.

– Все получится.

– Ты это уже говорил. – Даниил больше не улыбался, не мог выдавить даже смешка в мою сторону.

Мы обходили друг друга за полметра и почти не пересекались взглядами. Может быть, он боялся: посмотрит – и все возвратится. Скользкая от крови плитка, крики, ты. Даниил замуровал в памяти этот день – так как же ему удалось снова прийти сюда? Еще и нажать на кнопку… Впрочем, последнее он наверняка делал с удовольствием.

Все повторилось. Я лежал на операционном столе в операционной пижаме со специальным вырезом в области ключиц. Донора опять привез Даниил. Пускай я не стоял за пультом управления, но мог наизусть рассказать последовательность процедуры.