Аукцион

Почему упокоиться основатель Аукционного Дома должен был непременно рядом с Лялей Вишневской, тоже не знали; постфактум выяснили, что все это время Н.Ч. оплачивал содержание ее могилы. По базе Ляля скончалась в *114 году в результате несчастного случая, работала швеей, на том и все, ни преступлений, ни достижений, скучная для публики блеклая жизнь. Это на самом деле мало кого заботило, всеобщее горе концентрировалось на каждом в отдельности и там же замыкалось, оплакивали не Н.Ч., а себя: что с ними, несчастными, теперь будет. Многие отказались от первых пересадок, сидящие на душах запаниковали, словно Н.Ч. своей смертью перерезал всему Городу трубы в кислородном баллоне, и Город медленно задыхался. Раду на похоронах не спасали даже заплаканные глаза, ее кожа светилась изнутри чужими душами, это значило, что операции все же проводились, чудовище продолжало так или иначе участвовать в гонках со смертью.

– Чудесно выглядишь.

– Особенно ослепительна сегодня.

– Вот уж Прогресс, что за красотка.

Сколько Рада ни терла глаза, ни размазывала тушь, она все равно выглядела отлично. Отлично выглядеть на похоронах неприлично, и Рада ругалась, смачно и матом, правда мысленно, чтобы монитор не влепил штраф, но охотнее гладила собирающий кристалл и вертела на языке послевкусие обеда – она снова впервые попробовала баранину, и мясной душок до сих пор приятно щекотал рецепторы. Побочки ее не мучили, слишком велика была эйфория, но для душевных наркоманов сразу после пересадки каждый день – побочка. Рада вздрагивала не только от комплиментов – пугали и перешептывания. Люди переговаривались, один вопрос, гуляющий ото рта к уху, волновал всех больше лежащего в гробу «великого»:

– Что будет-то? Что с нами будет-то?

В завещании, разумеется, значилось что. Оставалось по-старому. Варлам Кисловский сохранял за собой пост главы Банка Душ, Рада – распорядительницы Аукциона. Весь Аукционный Дом со всеми его обитателями, а также личные вещи Н.Ч., включая дневниковые записи, – Даниилу Краевскому. Еще на официальном чтении завещания все зароптали. Нотариус, дородный дедушка с неприлично роскошной для его лет блистательной шевелюрой, запнулся, повертел листок перед лицом – дальше-ближе. Тобольские, бездетные и лично униженные, вышли из зала. Но то, что выведено на бумаге, особенно за подписью с печатью самого Н.Ч., оспариванию не подлежало, как и авторитет семьи Краевских, то ли поруганный, то ли, наоборот, доведенный до маразматического абсолюта страшным квартальным прошлым Даниила, растянувшимся на столько десятилетий. Страх вновь и вновь смешивался с презрением, поэтому на похоронах уже пообвыклись.

Даниил к гробу не подошел, хоть внутри все свербело и кололось, было больно, а ведь все эти семьдесят лет Даниил жил с уверенностью, что ничего на свете он не желал сильнее. У него был шанс сделать это самому, он не смог, потому что у Н.Ч. и Ляли были одинаковые глаза. Даниил прижимал дуло к его горлу, отсчитывал про себя:

вот-вот, сейчас, можно.

Но не смог, Ляля бы ему не простила, а он и без этого перед ней виноват. Даниил успел добраться до операционного этажа. Ему приходилось цепляться за стены, чтобы не свалиться, не ослепнуть от врезающегося в зрачки света, приходилось моргать, чтобы избавиться от Лялиного лица, оно наложилось на лицо Н.Ч. и срослось с ним. Через них пробивалась Лиса. Их концерты с Адрианом вразнобой, непременно с душой, подчеркнутая серьезность и то, как она временами наигрывала пальцами одну и ту же мелодию. Чувства прорастают в нас против воли, как сорняки, и Даниил не мог выполоть их из себя, пускай ему казалось, что его собственная душа – поросшая полынью пустошь. Тревожная кнопка орала вовсю, охрана немного замнется из-за допусков, секретности, на которой Н.Ч. был помешан, но рано или поздно доберутся до них, тогда будет не спастись.

– Уходим! – Даниил еле оттащил Лису от Адриана, покрепче обхватив, прижал обоих к себе, даже Адриана – бьющегося, без конца верещащего.

Его боль Даниил чувствовал кожей, отголосками надрывного сердцебиения. Лиса держала себя в руках лучше, она вообще привыкла бояться тихо, в основном – лицо кирпичом и культяпка наизготове, только нервно водила глазами от залитого кровью Варлама до Влада и обратно.

– Мне жаль, так жаль, – выдохнул Даниил на ухо Адриану, впервые за столько лет со всей искренностью.

Варлам корежился и хрипел, старался смеяться. Даниил помнил, каким он был мальчиком – несуразным и увлеченным, Даниил замечал его в библиотеке, единственный постоянный посетитель. Отчасти ему было жаль Варлама, тот был проклят безумием по определению, все прочее оставалось лишь вопросом времени. Возможно, когда Адриан по глупости застрелил его мать, внутри Варлама что-то сломалось окончательно. Но жалеть Варлама целиком не получалось, слишком велико было горе Адриана. Влад лежал мертвый, не перепачканный кровью, как Ляля, но этого все равно не исправить.