Байкал - море священное

Мефодий Игнатьевич лицезрел царя в Летнем саду, уж так получилось… Гулял тот со свитою, глядел па пышное окружение благосклонно, всех прочих забредших в сад не замечая. В малиновой рубашке и шароварах, он прошел близко от Студенникова, так что тот услышал слова, с легкостью опущенные им: «Коль вы так полагаете, я велю…» Странно было слышать эти слова, показались безвольными и мало что значащими. Наверное, так и есть, и государь редко когда имел свое мнение и чаще поступал согласно мнению приближенных к нему людей. Во всяком случае, это суждение укрепилось в царском окружении, а потом переселилось на страницы книг, в устные рассказы о государе.

Так-то так, но тогда отчего Студенников не хотел согласиться с этим суждением, думая о государе-императоре? А не думать о нем он не мог, был гражданином, любящим Отечество, страдающим за него, а многое на отчей земле, если не все, делалось от имени российского самодержца. И ему было небезразлично, кто стоял во главе государства: слабый ли, не имеющий абсолютно никаких принципов, ни политических, ни житейских, человек, или же, напротив, человек в достаточной мере уверенный в себе, властолюбивый, только не желающий показывать этого и относящийся к людям не более как к некозырным картам, которые, имея ловкие, поднаторевшие на обмане руки, можно упрятать и подальше?.. Мефодий Игнатьевич склонен был считать, что в теперешнем русском самодержце удивительным образом эти два человека не то чтобы уживались, скорее взаимодействовали, дополняли друг друга. И, если царь с почти детской непосредственностью спрашивал: «Так вы думаете, что я должен приобрести доверие народа? Или же он должен приобрести мое доверие?..» — то это шло, с одной стороны, от душевной слабости последнего, а с другой — от почти иезуитски изощренного желания выглядеть в глазах приближенных лучшим образом. Нечто подобное руководило государем, когда он диспозицию генерала Куропаткина вроде бы по ошибке, а на самом деле с жестокою намеренностью переслал военному министру Сахарову. А в той диспозиции генерал писал про министра, что он «зажирел и лентяй…»

«Маленькие шалости», про которые тотчас становилось известно в самых отдаленных окраинах Российской империи, постоянно находились бок о бок с государем; казалось, он не мог и шагу ступить, но сотворяя их. И все же не это, по смутной догадке Мефодия Игнатьевича, характеризовало его, а другое, может статься, совершеннейшее безразличие к людям, к Отечеству. Иначе чем объяснить гот факт, что уже через три часа после получения известия о трагической гибели адмирала, которого считал талантливым флотоводцем и, но слухам, даже любил, император не изменил своей давней привычке и спустился в сад, где принялся охотиться на ворон?..

Мефодий Игнатьевич поначалу болезненно переживал все, что совершалось в Российской империи, многое из того, что совершалось, виделось никчемным, а подчас и попросту бездарным, но потом он свыкся с тем, что по-другому и быть не может. И не очень удивился, когда началась война с Японией, хотя царь и утверждал: «Я войны не начну, а они не посмеют. Значит, войны не будет». Он не удивился еще и потому, что вовремя был предупрежден Сергеем Юльевичем Витте, который, в отличие от государя-императора, войны действительно не желал, тем не менее полагал ее в сложившихся обстоятельствах неизбежной.

Во время пребывания в северной столице Мефодий Игнатьевич узнал, что у русского самодержца появился фаворит, некто доктор Филипп, француз по происхождению и авантюрист по сути. Сей лекарь и предсказатель будущего проживал в летней резиденции Их Величеств и имел власть неограниченную. По слухам, он немало преуспел, вмешиваясь в государственные дела. Утверждали, что будто-де пьяница и дебошир Алексеев, в свое время в Марселе подставивший себя вместо Великого князя Алексея Александровича, замешанного в неприличном для столь высокой фамилии скандале, выдвинулся и сделался адмиралом не без участия царского фаворита. Тогда же Мефодий Игнатьевич услышал, что императрица беременна. Об этом появились сообщения в газетах.

Но очень скоро выяснилось, что доктор Филипп ошибся, и императрица не беременна. Простолюдины и те диву давались, руками разводили и говорили промеж себя такое про царя-батюшку, о чем прежде и подумать бы не посмели.