Бахмутский шлях

В деревянном бараке, выстроенном на пустыре вместо разбитого вокзала, было полно народу. Инвалиды, женщины, дети, старики при тусклом свете маленьких лампочек у самого потолка непрерывно суетились. Одни уже укладывались на ночлег, другие поднимались, выходили. Над всеми висел густой и тяжелый табачный дым. Время от времени сквозь сплошной гомон раздавался умоляющий женский голос:

— Хоть курить бы выходили! Задохнуться можно…

Никто не отвечал, каждый был занят своим делом.

Высмотрел Яшка свободное местечко у самой стены, стал пробираться. Переступая через лежащих прямо на полу, он покачнулся и наступил кому-то на ногу. На него заворчали: «Шпана еще тут разная шныряет… Погибели на вас нету…»

Покраснел Яшка, хотел огрызнуться, да сдержался: сам виноват, наступил на человека. Уж лучше промолчать.

Добрался до намеченного местечка, сел, привалившись спиной к стенке, обнял на коленях свой вещмешок, осмотрелся. Напротив, на узле, сидит молодая женщина с ребенком, подозрительно косится на Яшку. Он отвернулся, вроде увидел что-то интересное, но все время чувствовал, что женщина не спускает с него глаз. «За жулика, наверное, принимает», — подумал Яшка и снова взглянул на нее. Она быстро одернула подол, забегала растерянно глазами, стала усиленно трясти свою девчонку, хотя та тихо дремала у нее на коленях. Чтобы не видеть и не беспокоить женщину, Яшка уткнулся лбом в вещмешок, сделал вид, что ему хочется спать и ни до кого нет дела.

Невольно прислушался к разговору справа. Ворчливо жаловалась соседке старуха:

— Ишо придумали — санпропускник какой-то. «Иди, бабка, и все, не дадим билет, — говорит, — без справки». Ой, боже мой, и что за напасти!.. Иде тот пропускник, и што оно такое? Показала мне одна гражданка и посоветовала: «Высуньте пятерку, вам справку и дадут», — «Иде ж мне пятерок набраться?» — думаю. Ну иду. Сидит там девушка, я — к ней, даю ей троячку: «Мне справочку…» Она взяла деньги — и в ящичек, а мне два рубля сдачи и талончик. «Женское отделение — налево», — сказала и уже к другим оборотилась: «Кто следующий?» Стою я и не знаю, как опять к ней подступиться. «Мне бы справочку», — говорю. «Идите помойтесь — получите справку». И так строго на меня. Ну, делать нечего, пошла. Отобрали у меня одежу, унесли, а мне дали номерок и тазик: «Иди, бабка, мойся». Помылась, ничего. Несут одежу, а она как есть вся горячая, даже с подпалинами кой-где. И што, думаю, спортили одежу. Издеваются над людьми, да и только. Кто это вот придумал и кому это нужно — купать всех? Так, лишь бы людям головы морочить. Отправляли б поскорее, а дома я и сама помылась бы. Вздумали — чистоту соблюдать, кому она…

— Э, старая, по-глупому ворчишь, — отозвался мужской голос. Женщины притихли, и тот продолжал: — Для вас же стараются. Нет чтобы спасибо сказать, недовольство проявляют.

— За что же спасибо? — удивилась старуха. — Если б они накормили досыта…

— «Накормили»! — передразнил ее мужчина. — А то подумала, почему такая война прокатилась в один конец и в другой, такая разруха, голод, можно сказать, а эпидемий — ни тебе тифа, ни холеры, ни чумы какой-нибудь не было? Почему? А ведь они, эти эпидемии, как чуть человек отощал, так и пошли косить народ. Первым делом вошь наседает, а потом и все прочее. А?

— Что правда, то правда, эпидемиев не было, — согласилась старушка. — В царскую войну, помню, не то так другое приключится…

— Вот то-то! А ты «накормить»! Накормить всех — где набраться, война еще не кончена. А от заразы надо народ спасать, потому, если она заведется, покосит людей побольше, чем война, чем голодуха.

— Что правда, то правда, — вздохнула старушка.

Яшке понравился мужчина — здорово растолковал. Случись ему идти в санпропускник, наверное, под стать той старухе ворчал бы и возмущался. А теперь будет знать, что к чему.

Вскользь затронутый разговор о еде напомнил Яшке, что он уже давно не ел. Сразу вдруг засосало под ложечкой, вкусно запахло хлебом. Неудобно было располагаться тут с едой, но посмотрел вокруг — кто хотел, все ели без стеснения. Достал и он банку, приставил нож, ударил сверху кулаком, пробил жесть. Шибануло в нос тушенкой, глотнул слюну, улыбнулся от удовольствия. Шварк, шварк… — обрезал крышку по кругу до половины, отвернул осторожно, чтобы не поранить пальцы, поставил возле ноги на пол. Потом откромсал скибку хлеба и, доставая вилкой кусочки мяса, принялся есть. Хорошо ему: хлеб, консервы, а главное — нож: тут тебе и вилка и ложка. Жаль, из понимающих никто не смотрит. Одна девчонка таращит глаза. Да что она смыслит? Ей бы куклу.

— Мам, есть хочется… — проговорила девчонка.

— Молчи, глупая. Стыдно так…

— Есть хочется…

Яшка перестал жевать. Вовсе не на нож, а на хлеб глядела девочка голодными глазенками. И тогда Яшка подцепил на вилку сколько мог мяса из банки, положил его на хлеб, подал ей. Та схватила и тут же стала есть, не спуская с Яшки своих больших черных глаз.

— Глупая… Спасибо хоть скажи дяде.

— Спасибо, — прошептала девочка.

Отрезал Яшка еще скибку, намазал тушенкой, протянул матери.