Балет моей жизни

Речь шла о лирической пантомиме «Танагра», автором которой он был вместе с Эдуаром Мате[185]. Он хотел, чтобы я играла главную роль. Произведение принял в репертуар Жюль Берни, директор театра Mathurins. Я с удовольствием согласилась на эту роль, поскольку она абсолютно отвечала моим желаниям и интересам, в ней было столько же танца, сколько и пантомимы.

Новый импресарио Маринелли тоже поспешил ко мне со списком возможных ангажементов.

— Но у меня нет ни одного свободного «окошка», — воскликнула я, разводя руками. — Все расписано до конца года.

— Что ж, — не сдавался он, — я это предвидел.

И он вытащил несколько контрактов на весну 1905 года, в Дрезден, Гамбург и Бреслау. Я все подписала, разве можно было противостоять такому решительному и ловкому человеку, как Маринелли?! Я точно не знаю, был ли он на самом деле итальянцем или просто придумал себе псевдоним по рабочей необходимости. Небольшого роста, светловолосый, всегда прилично и даже с иголочки одетый… это был тип делового, всегда спешившего человека. Он все время куда-то бежал, внезапно появлялся перед вами и был очень напорист в делах: «Такой-то город, такая-то дата, такая-то цена. Вы согласны? Да? Очень хорошо!» Он исчезал так же стремительно, как и появлялся, и вел дела «глобально», представлялся как «импресарио по всему миру». Его контора на площади Boieldieu напоминала завод: толпа сотрудников, сновавших туда-сюда, и постоянный стук пишущих машинок. На его фирменной бумаге для писем красовался такой логотип: маяк, от него по всей ширине листа шел луч света, в котором было написано увеличивающимися буквами «The world’s аgency. Marinelli»[186]. У него была контора в Лондоне, Берлине, Нью-Йорке, да к тому же в самых центральных районах: Charing Cross Road, Charlottenburg и Broadway

. Три его телеграфных адреса особенно меня радовали. В Париже это был Up-to-date; в Лондоне — Bravissimo, а в Берлине — Sensation[187].

Импресарио часто занимался моими ангажементами и был во мне очень заинтересован, впрочем, как и все представители его профессии: эти господа меня уважали и ценили, поскольку я приносила им огромные деньги.

Я чувствовала себя немного измотанной, мне нужен был отдых перед тем, как начать снова работать, но на сердце было слишком тяжело, чтобы показаться на каком-нибудь светском курорте. Брио рассказала мне об одном тихом уголке в окрестностях Тюля, где она однажды отдыхала. Именно там я и собиралась провести дней двадцать в почти полном одиночестве.

Местечко было дикое и очень красивое, на скалах росли деревья, наставив в небо острые кроны, склоны холмов были покрыты зеленью, а шум водопадов — единственное, что нарушало тишину, царившую там. Я привела в порядок мысли и разобралась в делах, детальнее рассмотрев свое очень насыщенное расписание. Мне нужно было подготовить очень плотный и точный график передвижений, не перепутать даты выступлений, строго рассчитать время приездов и отъездов.

Сентябрь и октябрь были отданы братьям Изола. Они написали мне в мае в Стокгольм, предложив участвовать в постановке «Фрины» в театре Olimpia. Договор был подписан в июле. Эти ловкие господа, во владение которых уже перешел и театр Gaîte-Lyrique

, решили, что эскизы костюма для меня закажут Гербо[188] — модному художнику, чьи яркие картинки с изображением пышных дамочек украшали страницы всех иллюстрированных журналов столицы, а шить их будут сестры Паско, их с руками отрывали все театры. Для повторной постановки «Фрины» Изола устроили грандиозную рекламную кампанию, напечатали великолепные афиши и предложили мне пятнадцать тысяч франков в месяц, что для них было максимально возможной суммой. Они добились от Ганна одобрения меня на роль из-за «уникальности моего образа».

* * *

Покинув Коррез, я направилась в Неаполь, а потом в Рим, там меня ждал такой же пылкий прием, как и в Salone Margherita. Потом был Ливорно, где я выступала в театре Eden, где главенствовали Марино. Восемь дней в Ливорно… и невообразимое смешение разных любопытных впечатлений. Путешествие было напряженным. Поезд все время ехал в бесконечных туннелях с редкими просветами, в купе стояла невыносимая жара и духота, вагоны окутывал черный дым, такой густой, что в какой-то момент среди пассажиров началась паника. Мы приехали в Ливорно, едва не задохнувшись насмерть, усталые и измученные. Комнаты нам были заказаны в красивом отеле, рядом с пляжем, окруженным прелестными садами и с огромной террасой, с которой открывался дивный вид на море. «Ах, как же здесь хорошо!» Мы устроились на террасе в шезлонгах, и я заказала кьянти: «Для куража!» — сказала я Брио. Ну, конечно! Кьянти в сочетании с жарой подействовало на меня очень расслабляюще. Я с трудом поела и могла думать лишь о постели, быстро легла спать, тут же заснула и спала очень крепко под легкой москитной сеткой, а ведь сон мой всегда был очень хрупок.

На следующий день, принеся мне завтрак, Брио спросила: