Балет моей жизни

Отношение Изола ко мне было соответствующим моим королевским условиям ангажемента. Когда я сталкивалась с ними в театре, они останавливались, оглядывали меня с невыразимо почтительным выражением, потом многозначительно переглядывались и, качая головами, говорили друг другу: «А-а-а, Клео де Мерод! Пятнадцать тысяч франков!» Жаль, что я не могу изобразить их комически-почтительный тон… Они так уморительно выглядели, значительно кивая головами и перемигиваясь, что я не могла удержаться от смеха, а славные Изола тут же принимались хохотать вместе со мною.

Ганн воодушевленно дирижировал, и мы повторили наш грандиозный успех 1896 года. Эти аплодисменты стали для «Фрины» блистательным посвящением. Ее новая сценическая жизнь могла бы продолжаться, как мне казалось, до конца года, если бы не мой договор с Берни и Франком, который призывал меня в Mathurins

.

Какой сюжет был у «Танагры»? По правде сказать, такового и не было… Это был просто предлог, весьма расплывчатый к тому же, показать многочисленные танцевальные соло. Сюжет пантомимы тоже не был плодом глубоких раздумий — набор довольно произвольных ситуаций, чтобы показать в выгодном свете исполнителей.

Примерно в то же время на одном благотворительном утреннике в театре Renaissance

я увидела, как Колетт, Кристина Керф и Жорж Ваг исполняли «Ночную птицу», пантомиму на музыку Шантрие. Колетт была обворожительна: она прекрасно усвоила все уроки моей подруги Бове, которая неплохо ее обучала. Я видела перед собой совершенно особенную красоту: острый подбородок, серые миндалевидные умные глаза, кудри, похожие на огромное пушистое птичье гнездо… Она выглядела очень гармонично: великолепная грудь, очень стройные ноги, маленькие изящные ступни. В тот день я разговаривала с ней впервые. Нас друг другу представила Кристина Керф. В последующие несколько раз, что мы виделись, Колетт всегда была очаровательна и говорила мне разные приятные и любезные слова. В 1930 году она подарила мне свой роман «Кошечка» с таким восхитительным посвящением: «Клео де Мерод, покорившей время, подтверждая слова, что душа делает тело похожим на себя. С самыми дружескими воспоминаниями…»

Возвращаюсь к сюжету «Танагры», немного притянутому за уши. Речь шла о скульпторе — роль Поля Франка, который, изваяв статую в танагрском стиле, влюбился в нее. Этот новоявленный Пигмалион так боготворил статую, что она ожила, спустилась со своего пьедестала и стала танцевать, греческие танцы разумеется. Далее все усложнялось. Сняв греческий хитон, я облачалась в кимоно и танцевала японский танец. Потом наступал черед «камбоджийки», со знаменитым костюмом Ландольфа. Наконец, сняв головной убор и закутавшись в широкую белую шаль, я должна была станцевать… танго! Все это перед глазами влюбленного скульптора, который каждый раз пантомимой показывал непрестанное ошеломление, восхищение и обожание. Но женщина вновь превращалась в камень: я возвращалась на пьедестал и застывала в неподвижности, а Поль Франк в недоумении подносил ладони ко лбу, словно пробуждаясь ото сна.

Этот довольно эклектичный спектакль сопровождался приятной мелодичной музыкой Эдуарда Мате. Музыкант-виртуоз, профессор и композитор, Мате сочинил для театра много легких произведений, имевших успех. В свое время много говорили о его оперетте «Коноплянки» по тексту Куртелина[189]

. Во время постановки «Танагры» Мате был в расцвете молодости: энергичное лицо, завитые волосы, всегда воодушевлен и весел… Он не знал, как выразить нам Франком свою радость от спектакля. Я выкладывалась по полной, без всякого неудовольствия: меня забавляла эта роль, не очень глубокая, конечно, но позволявшая мне использовать самые разные па и ритмические рисунки. А какие прекрасные костюмы! Когда занавес поднимался, я стояла на постаменте, задрапированная как настоящая танагрская статуэтка.

Думаю, что наш спектакль все-таки обладал неким шармом, потому что открытая генеральная репетиция имела огромный успех. Крики «браво» заглушали всё. Мари Леконт, которая была в зале, подошла поздороваться в антракте со своей подругой Марикитой и сказала ей: «Это незабываемое зрелище».

Весь Париж побежал в Mathurins

, дела у спектакля шли превосходно довольно долго, пока я окончательно не оставила свой пьедестал и не уехала в январе в Италию. Но слава «Танагры» вышла далеко за пределы Парижа. Когда я приехала в феврале в Геную, то получила письмо из Монте-Карло: мне предлагали приехать вместе с Полем Франком и дать несколько представлений «Танагры» в Palais beaux-arts. А в 1906 году нас вместе с Мате в качестве руководителя оркестра попросили сыграть эту пантомиму в Гамбурге, Ганновере и на другом конце Европы — в Москве!

* * *