Балкон на Кутузовском

Катя прижалась к Поле еще сильнее – неужели она так больна, что ее совсем не видно? Или, может, она стала прозрачной? Ей ведь иногда говорили, что она совсем прозрачная.

– Или это Золушка? Нет, это Аленушка! – Ева Марковна выпустила на лицо широкую зубастую улыбку с победно сверкающим передним золотым зубом и протянула к Кате руки.

– Нет! Аленушка – это моя мама! – прозвучал тоненький Катин голос. – А я Катя! Вам, наверное, к ней! Но ее сейчас нет, они с папой ушли по делам!

– Ах, Каааатенька, вот ты мне как раз и нужна, – Еве Марковне и самой надоел спектакль, который она так активно начала. – Иди сюда, детка, давай я тебя послушаю, не бойся, милая, – и сразу изменилась, посерьезнела и потеряла улыбку.

Поля подтолкнула правнучку к врачу:

– Иди, кошечка, тетя тебя просто послушает, и все.

Ева Марковна яростно задышала на стетоскоп, чтоб согреть его своим жарким и мощным дыханием, и стала выслушивать детские послепневмонийные легкие. Слушала вдумчиво, закрывая глаза и морща лоб, словно в этом участвовали в основном ее нарисованные брови, ходящие то вверх, то вниз, а вовсе и не уши.

– Ну, что я вам могу сказать… – Ева Марковна ненадолго задумалась, подыскивая правильные слова. Потом сняла стетоскоп и повесила его, как кашне, на шею. – Вы же понимаете, у меня есть много чего сказать, но я же думаю, прежде чем правильно это сформулировать. Конечно, стало лучше, просто небо и земля, никто и не спорит. Но ребенок еще подхрипливает. Чуток, но отчетливо слышу слева внизу. Травить антибиотиком больше нельзя, давайте старыми дедовскими методами – масляными компрессами, ими и подведем нашу красавицу к полному выздоровлению…

Услышав про масляные компрессы, Катька не выдержала и зарыдала:

– Хочу таблетки, не хочу масло! Оно противное! Вонючее! Не хочуууууу!

– Ну, зайка моя, а кто хочет на улицу с собачкой гулять? А кто хочет на теплоходике по Москве-реке кататься? А на дачу поехать? А в садик, где детишки ждут? Для этого нам же подлечиться надо! Как иначе-то? И потом, это вовсе и не больно, просто тепленькую тряпочку на грудку, и все! – Ева Марковна объясняла все прелести такого лечения. – Грудка прогреется, мокрота начнет отходить, бронхи, это такие веточки у легких, очистятся, ты откашляешь весь мусор и выздоровеешь. И не надо плакать! Лучше масляных компрессов еще ничего не изобрели!

– Не хочуууууу! Противноооооо! – Катька компрессы страсть как ненавидела, ведь масло на тряпочке только поначалу было теплым, а потом холодело, прилипало к телу, и любое движение вызывало мерзкое ощущение, словно грудь сковала длинная скользкая и тошнотворно пованивающая змея. И такая змея с появлением Евы Марковны заползала ей на грудь довольно часто, когда Катька закашливала. Иногда, конечно, назначались и банки, но тогда вся тощая Катькина спина напоминала шкуру замерзшего жирафа, и это тоже было невыносимо. Хотя надо отдать должное – дедовское, вернее, Евы Марковны, лечение прекрасно помогало, легочные проблемы начали постепенно отступать, а пневмонии больше не пугали своей неотвратимостью.

Вот так и пролечили ее дома почти все детство, а садик был приятным исключением в редких перерывах между болезнями, оттого Катька его и любила.

Со временем Ева Марковна превратилась в семейного лечащего врача, обихаживала и подлечивала всех, от Робы с его склонностью к гастритам до Поли с ее артритами и все возрастающей забывчивостью. Но стала захаживать и просто так, совершенно необязательно как врач, а просто как приятельница, соседка и прекрасная слушательница.

***