Баллады о Боре-Робингуде: Паладины и сарацины

— Вот. Смотрится очень эротично, но здешние аборигены, боюсь, могут нэ так понять . Дай-кось хоть булавкой сколю, что ли…

— Ты лучше скажи — где это ты навострилась так драться?

— В офицерской школе под Киевом , где ж еще…

Поспешающий — через две ступеньки — впереди всех коротышка-ассириец оборачивается и вполголоса окликает приотставшую за этими делами парочку:

— Гюльчетай, блин! Личико-то — закрой!

87

Прорыв через холл отеля начинается в режиме бескровного блицкрига: штатные богословы

, видать, замешкались где-то там, наверху, за теологической дискуссией с с суфиями и улемами (оказавшимися, как уже понятно, решительно ни при чем), так что «гарем» откровенно зевнули и встрепенулись, лишь когда тот уже достиг выхода. Двое брутальных брюнетов у дверей, нескромно вылупившихся было на корпулентную мусульманку в лопнувшей под мышкой и кокетливо скрепленной булавкой парандже, получают от ее подружек — чисто по-девичьи — по прыску газа в рожу и по удару вострой туфелькой по яйцам… Затырка же в ретираде возникает на вполне ожидаемом узком месте — в дверях: дверь отеля — вращающаяся, так что миновать сию карусель можно строго по одному, в смысле — по одной.

— Зарима!.. — негромким, железным голосом командует бородач-ассириец, остановившийся посреди холла спиною ко входу — так, чтобы держать в поле зрения (а в случае нужды — под прицелом) одновременно обе лестницы, ведущие в холл, — и вот уже первая из барышень, проскользнув, за спиною Повелителя, сквозь ту хрустальную вертушку, делает три дюжины семенящих (и охренительно — да-да! — эротичных) шажков по подъездному пандусу отеля и ныряет в гостеприимно распахнутую дверцу белого микроавтобуса с тонированными стеклами.

— Зульфия!.. — (вертушка — пандус — микроавтобус).

— Лейла!.. — (вертушка — пандус…)

— Гюльчетай!.. Гюльчетай!! — (смазанная — вслед за ищущим взглядом — панорама холла) — Гюльчетай, твою маму во все дырки!!

Ну да, конечно: вон она, застряла перед сверкающим и переливающимся киоском с косметикой — увлеченно показывает что-то в тех витринах обеим своим новообретенным подружкам… А на правой лестнице между тем как раз уже нарисовалась команда из полдюжины штатных богословов с автоматами наизготовку, вступающих в холл в пешем строю — «уступом влево»:

— Всем стоять! Ни с места!!

Народ в холле безропотно замирает — кто где стоял, и вот тут-то левая из подружек Гюльчетай — та, что поизящней статями — выдает кунштюк, вполне достойный «лучшего стрелка спецназа». Стоя спиной к команде богословов , и отслеживая их передвижения по одному лишь отражению в зеркальных стеклах косметического киоска, барышня вдруг высовывает назад, из-под левой подмышки, автомат-недомерок «Ингрэм» и, по-прежнему не оборачиваясь, жмет на спуск. Автоматная очередь напрочь перерубает крепеж циклопической люстры в стиле ампир, каковая люстра рушится из-под купола холла точнехонько на тот грозный строй «уступом влево», напрочь погребя его под полуторатонной лавиной фальшивого хрусталя и бронзовых загогулин…

Падение той импровизированной авиабомбы отзывается, вроде вечно запоздалых сирен ПВО, слитным визгом всей прекрасной половины публики; получив, таким образом, вполне недвусмысленную команду «Отомри!», означенная публика со всех ног кидается очищать сцену… В принципе, в такой суматохе сматываться — любо-дорого, но в данном конкретном случае, увы, возникает труднопреодолимое препятствие: народ, в попытке вырваться наружу, мигом забивает ту чертову дверь-вертушку, и ее, конечно же, заклинивает на фиг — ни взад, ни вперед. Убедясь, что в тех дверях — полный но-пасаран , барышни-паранджистки, не сговариваясь, разворачиваются к стене из тонированного стекла, отделяющей внутренность холла от улицы. Дневная снайперша вновь вскидывает автомат, и…

Вид снаружи (рапид): стеклянная стена, размером с поставленный на-попа теннисный корт, величественно оседает эдакой хрустальной Ниагарой, тут же смерзающейся на тротуаре в блистающие под солнцем рождественские сугробы, и тем самым открывает, подобно раздернувшемуся театральному занавесу, сцену — внутренность холла. На авансцене застыли три красотки в паранджах, одна из которых только что отбросила на пол — небрежным жестом Тринити — автомат с опустошенным магазином. Засим красотки выбираются из холла на улицу, абсолютно синхронным движением перешагнув напольную нижнюю раму, ощерившуюся зловеще отсверкивающими осколками; при этом вся троица, под чарующую мелодию из «Эмануэли», задирает по самое не могу подолы своих паранджей, продемонстрировав зрителю: двое — мужские брюки и башмаки, а третья — гладкие загорелые ноги таких достоинств, что любой эротоман на этом месте заскрипел бы зубами в подушку.