Концерт удался на славу. Зал стонал от восторга, а в конце устроил Арбатовой такую овацию, что ей пришлось двенадцать раз выходить на поклоны.
Потом толпа зрителей с цветами хлынула на сцену. Миледи, охваченная общим порывом, тоже вскочила с места. Она напрочь позабыла, что собиралась бросить из зала свой букет садовых ромашек, и оказалась на сцене в двух шагах от Жанны.
Они случайно встретились взглядами, и в лице Жанны что-то переменилось. У Миледи вылетели из головы все предупреждения Олейника.
Она протянула Жанне ромашки и едва слышно сказала:
— Поздравляю тебя, Жанка!
— Миледи?… — неуверенно спросила та.
Миледи поднесла палец к губам, призывая ее молчать.
— Подожди меня в гримерке! — успела сказать Жанна, и ее снова заслонило плотное кольцо поклонников.
Миледи понимала, что поступает неправильно, но почему-то послушно дождалась Жанну за кулисами. И потом они оказались в гримерке Жанны, где уже сидела Зоя Братчик. Подруги таращились на Миледи, узнавая и не узнавая ее. Тем более что Миледи настойчиво просила называть ее Вероникой.
И все же хотелось, чтобы Жанка и Зойка узнали в ней прежнюю Миледи. Ей пришлось рассказать и про пластическую операцию, и про перекрашенные волосы, и про цветные линзы в глазах. Одного только ей не хотелось объяснять: зачем она все это сделала.
— Ты что, в аварию попала? — спросила Зоя.
— Можно сказать и так…
Конечно, они были давними подругами, но кое о чем и подругам не следовало знать.
Миледи чувствовала, что совершает ошибку, что ей нужно немедленно исчезнуть. Но ей, всегда подчинявшейся чужой воле, это было не под силу.
Жанна решила все за нее. И за Зойку, кстати. Втроем они потихоньку выскользнули через служебный вход и, поймав в Китайском проезде такси, завалились в маленький подвальчик для избранных, где для Арбатовой всегда находилось место.
Им было о чем вспомнить за рюмкой-другой. Но таинственная перемена внешности Миледи волновала подруг больше всего. Они вновь подступились к ней с расспросами.
Однако тут в их уютный кабинет без спроса вошли два незнакомца. Один, с какой-то резиновой улыбкой, прижимал к груди букет орхидей. Другой, точно высеченный из гранита, держал руки в карманах.
Помертвевшая Миледи сразу поняла, что это за ней. И не ошиблась. Когда незнакомцы попросили ее выйти для небольшого разговора, она даже ответить ничего не смогла. Поднялась, словно зомби, и вышла, на ходу прощаясь с жизнью.
Ее без разговоров усадили в джип и помчали по ночной Москве. Она не посмела спросить, куда ее везут. Сомнений не было: эти люди знали, кто она на самом деле. Ее новое лицо их не обмануло.
В пустой, явно казенной квартире тот, кто шел первым, щелкнул выключателем. Яркий свет заставил Миледи зажмуриться.
— Смотреть в глаза! — рявкнул над ее ухом голос. — Где Олейник?
Миледи показалось, что пол качнулся у нее под ногами…
— Точно, Сильвер! — сказал мужик за калиткой.
— Склероз лечить надо, — грубо ответил Сильвер, обрывая опасный разговор.
— Кому? — ухмыльнулся мужик.
— Тебе. Кому же еще?
— А мне кажется, что тебе. Тебе Фамилия Шукаев ничего не говорит?
— Нет.
— А должна бы. Ты вспомни. Шукаев, опер из здешней ментуры. Мы с тобой не раз по душам беседовали.
— Спутал ты меня с кем-то, отец, — с досадой сказал Сильвер.
— Я на сто процентов уверен. А знаешь, почему? Потому что я и есть Шукаев.
Сильвер, впрочем, уже догадался об этом, хотя припомнить опера не мог.
— У меня такой глаз — никаких фотороботов не надо, — продолжил Шукаев. — И хоть ты сивый стал да приоделся, а все равно — Сильвер.
Сильвер понял, что теперь вот так взять и просто уйти уже нельзя. От этого цепкого Шукаева можно было ожидать любых неприятностей.
— Ладно, сдаюсь — сказал Сильвер, изображая смущение. — Я уж давно забыл про грехи молодости. А люди, оказывается, помнят. Я ведь почему упирался? Завязал сто лет назад, на ноги встал, совсем другой жизнью живу. Прошлое и вспоминать не хочется.
Но Шукаев был не так прост.
— То-то тебя в гости к Сычихе потянуло, — насмешливо заметил он. — Да ладно. Меня из ментов давно уволили. По возрасту. Так что я теперь простой пенсионер. Огурчики в парнике ращу.
Сильвер мгновенно сообразил, что бывший мент ему не опасен. А с разговором он пристал только потому, что мается в одиночестве.
Видно, ему словом перекинуться не с кем. И тут же мелькнула мысль, что у Шукаева можно разжиться кое-какой полезной информацией.
— Может, примем по глоточку за встречу? — предложил он.
— Не принимаю я больше. А вот чайком с клубничным вареньем угощу, — охотно откликнулся Шукаев.
Вся обстановка в доме подтвердила, что бывший опер действительно живет бобылем.
— Вот жизнь! — сказал Шукаев, разливая чай. — Кто бы поверил, что мы с тобой мирно чаевничать будем!
— Расскажи-ка мне про пожар у Сычихи, — попросил Сильвер.
— А тут и рассказывать нечего. Ночью все случилось. То ли от печки, то ли короткое замыкание. Разные были версии. Я еще работал тогда. Как раз вел это дело. Точную причину так и не установили. Но мое мнение — это поджог был.
— Поджог?
— Поджог. Однозначно.