Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

В этом маленьком отрывке воспоминаний Бурдукова все показательно. В нем заключается та пропасть, которая разделяет воина-рыцаря барона Р. Ф. Унгерн-Штернберга и практических, простых, цивилизованных и культурных «общечеловеков» вроде А. В. Бурдукова. Унгерна, действительно, не занимала «идейная борьба во имя тех или других принципов» (он сам подтвердит это восемью годами позже, на допросе у красных) — он просто служил своему государю, которому присягал, своей стране — Российской империи, которую как офицер был обязан защищать, «не щадя живота своего». Люди, подобные Бурдукову, со всеми своими «принципами» и «идейной борьбой», на самом деле были готовы служить всем подряд — царю, Временному правительству, Верховному правителю адмиралу Колчаку, коммунистической власти, да хоть и китайскому императору, лишь бы им только предоставили возможность «спокойно жить» и «делать свое дело». Таких людей всегда было подавляющее большинство, они являются опорой любого режима, любого политического строя, и именно они создают в обществе стабильность. «Нормальный» Бурдуков совершенно не понимает и не принимает искренности барона, рассказывающего ему о своих предках — прибалтийских рыцарях; внешний вид Унгерна — грязный мундир, потертые брюки, сапоги с дырявыми голенищами — вызывает у него отторжение.

В ходе путешествия произошел эпизод, поразивший Бурдукова. Во время ночной поездки путники потеряли тропу. Дорога проходила по болоту, среди прибрежных камышей. Монгольский погонщик остановился и отказался двигаться дальше. «Сколько ни бил его Унгерн, тот, укрыв голову, лежал без движения, — вспоминал Бурдуков. — Тогда, Унгерн, спешившись, пошел вперед, скомандовав нам ехать за ним. С удивительной ловкостью, отыскивая в кочках наиболее удобные места, он вел нас около часу, часто попадая в воду выше колена и, в конце концов, вывел из болота, но тропку нам найти так и не удалось.

Унгерн долго стоял и жадно втягивал в себя воздух, желая по запаху дыма определить присутствие жилья: наконец сказал, что станция близко, и мы поехали за ним. Действительно, через некоторое время вдали послышался лай собак. Эта необычайная настойчивость, жестокость, инстинктивное чутье меня поразили».

Безудержная энергия Унгерна, его настойчивое стремление успеть на свою войну, его скачка навстречу собственной гибели, которую он ждет, которая должна состояться, — все вместе это вызывало у размеренного и правильного торговца инстинктивный страх, сквозь который прорывались удивление и скрытое восхищение. С каким-то облегчением заканчивает Бурдуков свою «меморию» об Унгерне: «Консул Люба и начальник русского отряда в Кобдо полковник Казаков отнеслись к добровольческой затее Унгерна отрицательно и не пустили его на службу к монголам, так что ему пришлось вернуться в Россию». Поколебавшееся было мироздание вернулось для Бурдукова на свое место.

Ввод российских воинских частей на территорию Внешней Монголии, в частности в Кобдоский округ, несколько утихомирил воинственный пыл китайцев, не желавших мириться с утратой северных земель. Во 2-й Верхнеудинской дивизии служил один из немногих близких друзей Романа Федоровича — Борис Петрович Резухин, во время Гражданской войны ставший заместителем Унгерна по Азиатской конной дивизии. У Резухина Унгерн позаимствовал новое обмундирование, в котором на следующий день после прибытия в Кобдо встретил его Бурдуков, — барон шел представляться российскому консулу и начальнику русского отряда в округе.

На фоне предстоявших трехсторонних российско-монголо-китайских переговоров и сложившегося во Внешней Монголии зыбкого военно-политического равновесия одинокий отставной русский офицер, к тому же стремившийся повоевать, был, безусловно, крайне нежелательной фигурой. Тем не менее начальство предпочло не отказываться от услуг Унгерна, и вскоре барон был прикомандирован в качестве сверхштатного офицера к конвою русского консула.

Один из русских жителей Кобдо того времени, Иван Кряжев, вспоминал, что Унгерн держался от общества «на особицу», ни с кем не заводил близкого знакомства и пребывал почти всегда в одиночестве. Иногда он вдруг, ни с того ни с сего, в иную пору и ночью, собирал казаков и гиком мчался с ними через город куда-то в степь.