Бару Корморан, предательница

Зате Олаке ухмыльнулся, и Бару сразу вспомнила о том, что старик долгие годы провел в Пактимонте, терпеливо, кирпичик к кирпичику, складывая фундамент восстания.

— Какой химией или чем–то другим они смогли бы меня принудить? Прежде чем я сломаюсь, им пришлось бы размотать мои кишки через глазницы. Дитя мое, я предаю заговорщиков исключительно по своей доброй воле.

— А твоя сестра, переславшая нам планы Каттлсона? — отрывисто спросила Бару. — Возможно, такова ее добрая воля.

Князь Лахта замешкался. «Даже ты сомневаешься в ней. Похоже, ты считаешь, что никто не способен столь надежно и хитро скрывать свою истинную лояльность. Гем не менее это возможно», — подумала она.

— У нас нет выбора, — подытожил Зате Олаке. — Либо мы объединяем Внутренние Земли и бьемся с Каттлсоном, либо пережидаем лето и опустошаем казну до самого донышка.

Бару дотянулась до настольной лампы — неуклюжего масляного светильника, верно служившего ей целую зиму, — и подняла ее между собой и стариком. Складки на его лбу стали еще глубже. Казалось, он сделался старше, чем этот мир.

— Княгиня Наяуру не присоединится к восстанию, которое возглавляю я, — заявила Бару. — Она не простит «шакалов» и не оставит своей мечты о возрождении империи ту майя.

Лахта прикрыл глаза от света ладонью. Тень пальцев легла на его лицо вороновым крылом.

— Если она присоединится к Каттлсону, за ней последуют и Отр с Сахауле. Они уравновесят Игуаке с Пиньягатой, и нам не победить.

Глядя на многоопытного старика, Бару с легкой печалью подумала, что он слишком стар и умен. Зря она так нагло надеялась, что ей по силам удивить или впечатлить Зате Олаке.

Как бы там ни было, она заговорила:

— Но наши проблемы можно решить одним ударом. Нам не хватает денег на продолжение кампании. Нельзя позволить Наяуру и ее консортам переметнуться к Пактимонту. А Игуаке не пойдет за нами, если я не смогу показать свою мощь.

Бару умолкла и вытерла перепачканные жиром и костным мозгом пальцы о штаны.

— Следующей ночью мы убьем Наяуру, Отра и Сахауле в их лагерях. Мы перебьем всех, кто пришел с ними, и прикажем разграбить их княжества для пополнения казны. Игуаке поднесем в дар лучшие земли Наяуру. Остальные достанутся княгине Эребог.

Как легко, как просто это прозвучало.

Как мало слов — но как много в них крови.

Губы Зате Олаке скривились, но вовсе не от отвращения.

— А я уж испугался, — пробормотал он, — что ты будешь настаивать на деликатных решениях.

Бару выбрала очередную мозговую косточку и примерилась, где ее удобнее разломить.

— А ты и впрямь подсунул мне медленный яд прошлым летом?

— Дитя мое, — ответил Зате Олаке со странной нежностью, — я решил, что ты сумеешь найти свою гибель и без посторонней помощи.

* * *

Бару послала за Тайн Ху, но остановила гонца, не успел он сделать и трех шагов. Нет, ей не нужно встречаться с княгиней! Слишком опасно смотреть ей в глаза, отдавая приказы, или просто ждать, пока золотистые глаза охотницы не отыщут лазейку в сердце Бару.

Зачем зря рисковать? У Честной Руки еще полно дел…

— Приведи лучше кого–нибудь из иликари, — велела она. — Из самых надежных.

Пришедшая на зов жрица была из ныряльщиц Унузекоме — широкоплечая длинноногая пловчиха, привычная к глубине. Ее ту майянская кожа оказалась того же оттенка, что и у Бару. Может, это было совпадением, а может, чьей–то необдуманной попыткой позаботиться о самой Бару, чтобы она чувствовала себя привычнее.

Так или иначе, но иликари слегка походила на Наяуру, но гораздо сильнее — на двоюродную сестру Лао.

Бару подвесила масляную лампу к потолку, и та закачалась, играя тенями, будто крохотное, чахлое солнце.

— Отдыхай, — распорядилась Бару.

Иликари молча села. Бару наблюдала, как она устраивается, оценивая геометрию ее мускулов, рук и ног с тревожным восхищением. Она была сильна и высока ростом; в дыхании, наполнявшем ее грудь, в линиях бедер чувствовалась мощь. Труд сделал ее выносливой. Конечно, в масштабах мира ее сила невелика — она всего лишь сводится к способности глубоко нырять, высоко взбираться, побеждать в шуточных состязаниях и привлекать к себе восхищенные взгляды. Нет, этой иликари явно не судьба разорять князей и давать островам новые имена. Однако ее вполне хватило бы, чтобы властвовать в шатре и неприятно удивить Бару внезапным нападением или еще чем–то неожиданным.

Бару пожалела, что не убрала остатки цыпленка.

А жрица сидела и ждала — созерцательно, умиротворенно. Должно быть, последовательница Видд.

— Что ты делаешь?

Жрица наморщила лоб, вникая в неуклюжий иолинский Бару.

Глаза ее были круглыми, как у стахечи.

— Я ловлю жемчуг и принимаю роды.

— Ты ушла из дома, чтобы воевать. Но ты, наверное, мать, сестра, дочь. Как ты узнаешь, что с твоей семьей?

— Так же, как и прочие воины. Вся моя семья живет иод одной крышей. Рабочие руки там есть: при нужде без нескольких человек можно обойтись.