Беги, Алиса!

– Стоит, – решительно сказала я. – Просто поверь. Я счастливее не стала от этих денег. Черт с ними, забирай все, я переживу. Не заварись та каша, я до сих пор сидела бы в этом городе и радовалась жизни вместе со своими родными, а не провела бы половину жизни в бегах. Это вообще не весело – от каждого шороха вздрагивать и менять города каждую пару месяцев. Я же не врала тебе про то, что ничего не знала о деньгах. Так и было. Отпусти его, Тимофей. Что ты выиграешь от его смерти? Сережа и без того пострадал ни за что…

Я замолчала, чувствуя, как моя мольба разбивается об его плохо скрываемую ярость. Здесь было что-то иное, чем жадность. Впервые за много лет я увидела перед собой человека, который реально меня ненавидел и был готов уничтожить. То, что я увидела в глазах Захарова, было не злостью, а самым настоящим безумием, мутноватой водицей, так хорошо заметной по краешку зрачков.

Год назад я решила подать документы на тендер. Приютам предложили организовать терапию для инвалидов и стариков, позволив людям тискать и гладить кошек и собак, для социализации, адаптации и развития моторики. Прежде чем мы с Даниэлой подготовили необходимые бумаги, я съездила в медицинское учреждение, откуда вылетела как ошпаренная. Это была психушка. Вполне приличная, похожая на дом престарелых, но когда я попала внутрь и меня любезно провели по территории, я увидела сразу несколько мужчин и женщин с одним и тем же выражением лица и всплеском ненормальности в глазах, напомнившим мне испорченный желток яйца, кровавую ниточку, ведьмовскую порчу. Во взгляде Захарова я сейчас заметила то же самое. Он глядел на меня сверху, будто собираясь наступить каблуком и раздавить.

– Складно поешь, – лениво сказал он и добавил с большей заинтересованностью: – А что, если мне плевать на деньги?

– Я не поняла.

– А я объясню, рыбка моя, – зло прошипел он, сбросив личину респектабельности, которая ему удивительно не шла. Зубы этого волка были желтыми, а дыхание смрадным, с гнилостными нотами. – Мне шестьдесят восемь лет, и у меня рак. Неоперабельный, четвертая стадия уже. Скоро морфий начнут колоть. Я вот-вот подохну, потому что пропустил момент, химию не хотел, а сейчас уже поздно… Мне что, эти бабки в гроб с собой положить? Я от этого счастливее или здоровее не стану. У меня денег, как грязи, а что с ними делать? Пять миллионов долларов, господи боже… Что бы ты понимала, соплячка! Восемь лет я жил с мыслью, что ты меня обскакала. И как только успокоился, мне о смерти Германа сообщили. Знала бы ты, сколько Змей народу положил, а тут – девочка-припевочка, актрисулька недоделанная, шлюшка белобрысая, ничтожество, его в фарш размазала. Стыдоба, позорище! Его, волчару матерого, канарейка уделала. Сама мысль, что ты где-то по земле ползаешь, гадючка, мне все кишки выгрызла. Я, может, из-за этого заболел, спать не спал, жрать не жрал. За всю жизнь меня никто не обыгрывал, кроме тебя да муженька твоего. Только Володька, видать, сам не знал, кого в жены взял. Остался б он живым, я б давно вас выцепил, потому что я его, паскуду, сам учил всему, а вас, молодых, я не понимаю. Вы не по правилам живете, думаете не так и делаете все навыворот.

– Но это все я, Тимофей! – воскликнула я. – Я, а не Сергей.

Он скривился и поглядел мне за спину:

– В благородную играешь? Или всерьез так думаешь? Неужто жить неохота?

– А если и так? – с вызовом спросила я.

– Да врешь ты все, – устало сказал он. – Всем охота. Мне охота! Я жить хочу! Мне жить не надоело! Я б еще шестьдесят восемь прожил, даже если б к бабе никогда больше не прикоснулся, вкусненького не пожрал! Где угодно: на зоне, в монастыре или на воле, но пожил бы! Так что не свисти мне тут, что жизнь за Серегу отдать готова. Ты сейчас пальцы растопыриваешь, пока их в мясорубку не сунули. А потом маму бы продала, если б она у тебя живая была. Серега твой, дурень, терпила, из-за бабы в замес попал, хозяина продал. А не продал бы, сейчас бы лялек в койке валял, может, даже тебя, раз у вас такие чувства. Валял бы да жизни радовался. А сейчас он в этом лесочке ляжет, и ты с ним за компанию.

Захаров злобно плюнул на землю. По всей вероятности, это обозначало финал переговоров. Я пришла в отчаяние и панически огляделась по сторонам. Господи, как можно было приехать сюда? Какая я дура!

– Ты что, бросишь пять миллионов долларов? – крикнула я.

В неживых глазах охранника мелькнули искры.

– А чего это ты так раскричалась? – удивился Захаров, а потом перевел взгляд на своих помощников и расхохотался: – Мальчиков, что ли, моих привлекаешь? Ах, змеища, ах, сильна! Ты ж как миледи перед казнью. Она тоже слуг соблазняла, чтоб помогли ей смыться, горы золотые обещала. Только ничего не вышло, секир башка ей сделали, чик-чирик, и нет красотки. Поднимайся! Толян, подними ее! Живее!