Беглая княжна Мышецкая

– Найдите мне шапку! – повторила свое приказание княжна Лукерья. – Неужто государевым служилым людям не стыдно, я стою здесь с непокрытой головой?

Тимофей Давыдов подтолкнул Назарку к двери, сказав при этом:

– Сыщи непременно женскую шапку поприличнее, а не бабий очепок[23], обидный для княжны Мышецкой.

Пятидесятник Васильев левым плечом открыл дверь, вышел, на ходу сгоняя со скуластого лица удивленную улыбку. Афанасий Козинский привстал, пригласил княжну Лукерью сесть на лавку к столу.

«Кажись, теперь вот так запросто не станут кричать: “ведьма!” – а там, Бог даст, как ни то выкручусь и к милому Михасю ворочусь», – порадовалась первой удаче княжна Лукерья, села на лавку, спокойным взглядом осмотрела горницу и стрелецких командиров, толпившихся у двери, поправила уложенную на затылке в кольцо косу, решила говорить правду, опасаясь, что могут сыскаться люди, которые видели ее гораздо раньше, в Астрахани или даже в Самаре, где она жила довольно долго в доме сотника Хомутова.

– После казни моего родителя в Вильно мы с братом Иваном недолго жили при матушке, которая вскоре умерла. Меня отдали в Москву, постригли в монашки. Однажды, возвращаясь в свой монастырь поздним уже вечером, я нечаянно была похищена какими-то людьми, которые с месяц держали меня в глухом чулане, должно быть, пережидая, пока меня не перестанут искать. Потом тайно, закрыв рот, в телеге с мешками овечьей шерсти вывезли из Москвы и проселочными дорогами, минуя большие города, свезли к реке. В какой город, не знаю, но там посадили на большой струг и вместе с иными девицами, человек с десять, нас долго везли до Астрахани. В Астрахани, не завозя в город, в глухом месте ночью же перевели на челн, и поутру мы были на кизылбашском корабле.

– Неужто вас продали в неволю? – поразился Тимофей Давыдов, сжимая и разжимая длинные пальцы рук, словно готовился к крепкой кулачной драке с нехристями. Он и раньше слышал, что кизылбашские тезики готовы были платить большие деньги за русских невольниц. А за такую как эта сероглазая смуглянка, княжеская дочь, любой из них мог отсчитать большие деньги!

– Да. Меня купил у похитителей тезик Али, увез к себе, хотел на мне жениться, да я отказалась принять басурманскую веру. Он дал сроку мне три месяца, а затем пригрозил продать в гарем своего молодого государя.

– Как же на Волге очутилась? – с недоверием спросил Афанасий Козинский, ибо хорошо знал, что попавшим в неволю, тем более девице, уйти из лап кизылбашцев дьявольски трудно, разве что сам Господь придет на помощь! Он боялся грубостью оскорбить нечаянную гостью – а вдруг и на самом деле княжеская дочь, тогда головы на плечах не сносить! – и боялся хитрости воровской казачки, случись, что она заодно с атаманом Разиным.

– Когда Степан Разин возвращался из похода на Хвалынское море, казаки захватили корабль тезика Али. На том корабле была и я, за неделю перед этим упросила своего хозяина взять в Астрахань, чтобы помолиться в православном храме, якобы в последний раз перед принятием мусульманской веры. Меня ухватил казацкий атаман Ромашка Тимофеев, назвал своей добычей и увез в свой лагерь. Узнав, что я – княжеская дочь, поначалу намеревался возвратить родичам за большой выкуп. Но батюшки моего уже не было в живых, и родимая матушка Анна Кирилловна померла. Братец мой князь Иван Данилович был в войске далеко… К тому же и атаман Ромашка польстился на мою красу, захотел иметь меня в любовной связи, для чего и повез с собой. И я не противилась, ждала случая убежать.

– Чего же билась крепко со стрельцами? Десятника Наумку Докучая постреляла до смерти? – спросил Афанасий Козинский, почти поверив в историю княжны Лукерьи. Вот только причины, отчего она до сего дня не оставила воровское войско…

– Я была оставлена Ромашкою поначалу в Самаре под постоянным присмотром пушкаря Ивашки Чуносова, а после побега казаков из-под Синбирска атаман перевез меня на переволоку быть при тамошнем стане. Для того случая, если придется ему бежать на Понизовье, так и меня бы с собой забрать, не извращаясь в Самару. – Княжна Лукерья говорила неспешно, подробно, сама с надеждой в душе подумала: «Мне бы только этих мужланов уговорить живу оставить, а уж старого князя Милославского, если до того времени не удастся как-то сбежать от стражи, и вовсе вокруг пальца обведу. Он, должно, помнит меня… малолетнюю девочку при живом еще батюшке».

Вошел Назарка Васильев, а в руках аккуратная меховая из зайца шапка женского покроя, подал княжне Лукерье с почтительным поклоном и с какой-то скрытной улыбкой, будто ведал о княжне что-то тайное, да помалкивает, себе на уме. Княжна Лукерья встала, перекрестилась на образа с иконой Божьей Матери в центре, как бы прося прощения, что сидела перед чужими мужчинами с непокрытой головой, а теперь еще и надеется на ее помощь в избавлении от возможной новой неволи. Надела шапку – чуть тесновата на толстую косу, да не беда, будет случай, другой обзаведется.