Беглец из рая

Оставшись один, я вдруг подумал, что ни один суд в мире, кроме вышнего, не обвинил бы Зулуса в убийстве, так что не было никакой нужды покрывать мужика: моя тайна – это лишь крохотный психологический сюжет в моих рассуждениях, и никак не нуждается в огласке. И даже деревня не приструнит, узнав всю правду, ибо у Жабок своя природная правда, неподначальная государеву закону и думским уложениям. Власти никогда не понимали природной стихии и своей зависимости от нее, в которой, как рыба в воде, живет мужик; считалось даже хорошим тоном посмеиваться над смирной деревнею за ее серость и невзрачность, за неумение дать пинкаря привязчивому чиновнику, за покорность человеку с наганом. И вспоминали о мужике, лишь когда пахло паленым и надо было срочно призвать крестьянина под ружье в собственную защиту…

Многодумные кремлевские ухорезы придумывают для деревни законы, высасывают из пальца иль выуживают из хитрых европейских талмудов, а деревня, как и тысячу лет назад, упорно живет по заповеданным нравственным понятиям… Дескать, Бог создал лес и реки для всех, и взять для прокорма из лесу и реки – не преступление. Сотни лет стояла деревня Жабки возле речки Прони, много проживало в ней народу, и всегда была рыба в реке, и зверь в лесу. Но вот свели человека с земли, некому стало хозяевать на деревне, и сразу все запустошилось, пропало: и зверь, и рыба, и гриб, и ягода, да и сам лес изредился, измельчал, забурьянился сплошь.

Да, некрасиво получилось, может, и грешно, но за свой грех Зулус ответит на небесах. Да и кто может праведно осудить его на земле? Гаврош же был псом цепным, хоть и подначальным, а значит, получил свое. Хоть и был он псом своим, из местных, шатался вольно по лесам и рекам и пусть никого не схватил за ляжку, но ведь мог, собака такая, куснуть в любую минуту, и потому его боялись, от него прятались… И вот нашелся в деревне Зулус, который решился на страшный грех: многие лишь помышляли о том иль грозились по пьянке, а Зулус взял да и исполнил, принял смертный грех на себя, и теперь каяться ему перед Богом… Увы, в России вновь создалась странная чужебесная антисистема, при которой каждого можно оправдать, был бы ловкий адвокат и кошелек с деньгами, и каждого можно засудить, если появится в том нужда… Евреи, как и в семнадцатом году, снова создали систему сбоев, они ее со временем, конечно, усовершенствуют под свой лад и норов, а после сами же и разрушат из-за своего бродильного, исторически абсурдистского характера, ибо им хочется много всего, и чтоб все сразу… В поисках зрелой необыкновенной жемчужины евреи готовы достать со дна все раковины океанов и, расковыряв, выкинуть их за ненадобностью. Здесь-то, в неукротимом желании иметь все и в невозможности исполнить его, и кроется их историческая Судьба бесконечного раздвоения…

Нам же, русским, живущим в тягловых коренниках для других народов, только бы не спешить на обманчивые посулы, только бы не поддаться мировой гонке с высунутым языком: надо набраться терпения, осмотреться пристально и подождать своего часа. У каждого народа свое историческое время, которое нельзя упустить, прозевать, но и смертельно торопить его. Увы, но торопливые заберут с собою к сатане целое поколение русского народа, угодившее в их коварное улово… Продавшийся мамоне безмечтательный народ – бессмысленный и ужасный – куда страшнее русского бунтаря, ибо во всяком национальном, внешне беспочвенном крестьянском волнении кроются мистический идеал, выстраданная сверхзадача и Божественный смысл, невыразимый словами… И потому Гавроши и Челкаши (уже исторические литературные персонажи) карабкаются по одной лествице, но в разные стороны: одни – в небеса, другие – в бездны. Они вроде бы вместе, но и порознь, вроде бы в одном теле, но и неслиянны, и неизвестно еще, кто кого перетянет за собою.

Урок душевной анемии, случившийся в Жабках меж Гаврошем и Зулусом, годами раньше был преподан всей стране: кучка самодовольных людей, что была взрощена усилиями народа, напитана им и послана в города для научения, вдруг снова втоптала своих родителей и кровников в самую грязь, закопала в ямку еще живых, им, гибнущим безвинно, не подала руки. Нынешний отголосок русской трагедии, случившийся в деревне, навряд ли задел бы кого, да так бы и канул, пожалуй, в небытие, если бы я, по воле случая, не оказался свидетелем гибельной погони.

И уже навсегда останется тайной, а хотел ли Гаврош вязать руки Зулусу, воистину ли грозил расправою иль собрался лишь выпутать братана, выказать над ним свою власть?

Для меня останутся незабытны слова Артёма, выплеснутые в каком-то молитвенном экстазе на тихой ночной реке: «Если все воруют, то почему и я должен воровать?» Гаврош не понимал, что в деревне не воруют, но берут свое из общих закромов, созданных и подаренных Господом для хозяйского владения.

* * *

Дети укатили по своим квартирам, и старуха Анна осталась сиротою.