Беглый огонь

Дед-десантник одним движением перехватил клинок обратным хватом, и тускло блеснувший нож со свистом рассек воздух там, где только что находилась моя грудь.

Возраст — штука относительная. Для пятнадцатилетних даже сорокалетние — глубокие старики, для тридцатилетних шестидесятилетие — годовщина старости. Да и то если жизнь состоит из нелюбимой, монотонной, но обязательной работы, клетушки-квартирки, опостылевшей семьи и водки, как единственного доступного способа сбежать от серости и монотонности будней в цветной алкогольный бред, то к шестидесяти человек действительно становится развалиной. И уходит на заслуженный отдых, состоящий из подсчитывания копеек и выгадывания на ту же водку.

Мой дедок оказался хищником в полном расцвете сил. Ловким, безжалостным и беспощадным.

Он хрипло выдохнул какое-то ругательство, набычился, одним махом руки швырнул куда-то в глубь сараюшки мешающий ему столик…

А меня охватила знакомая и уже переставшая пугать волна холодной ярости.

Вбитая когда-то в подсознание идея, что воевать можно только с чужими, иллюзорно мешала мне здесь, дома: мне постоянно казалось, что даже худшие из здешних все равно наши, и потому я не вправе… Короче — глупость несусветная. Сейчас инстинкт воина единым ударом сердца превратил кровь в бушующий огонь; одним прыжком я оказался на ногах, сжимая в руке какую-то деревяшку.

Дедок перемены не заметил. На свою беду. Против меня, в кровь избитого и все еще слабого от алкоголя, он был силен: ростом чуть пониже, но покряжистей, да и рука в предплечье была словно сплетенной из тугих сухожилий. Он осклабился, прохрипел:

— Сейчас я из тебя тушку сработаю… освежеванную…

Он сделал ложный выпад правой, неуловимым движением перебросил нож в левую, и рука с оружием полетела мне в живот.

О ноже я не думал. Я ни о чем не думал. Резко ткнул торцом зажатой в руке палки в точку между верхней губой и кончиком носа. Дед грянулся на пол, не достав меня на какой-то микрон. Нож выскользнул из руки. Но и я не удержался на ногах — проклятая водка! Перевернулся кувырком, махом вскочил на ноги. Игнатьич зарычал по-звериному и ринулся на меня с железным прутом наперевес. Я едва успел присесть, прут просвистел над головой, я выпрямился и ударил лбом противнику под подбородок. Неудачно: только толкнул, он упал на спину, я полетел за ним следом.

Дедок с необычайной ловкостью крутанулся на спине и двинул мне ногой в лицо. В голове помутилось, я упал куда-то в сторону…

Минуту спустя мы снова стояли друг против друга, тяжко дыша.

— А ты не так прост, парняга, — проговорил дедок, стараясь восстановить сбившееся дыхание. — Все же чутье у меня, старичка, имеется: валить я тебя загодя решил… Надо было сразу и чикнуть ножичком, как ты схрон выдал… А денюжки-то не вдовьины, иным трудом досталися, а?

Дедок тихонечко, шажками, передвигался чуть влево. Зачем — я сообразить не успел; одним движением он выхватил из-под тряпок железную скобу и с придыханием — ух! — маханул острым жалом, зацепив мне руку, рванул, выдирая клок одежды и разрывая мышцы… Сжав до хруста зубы от разом пронзившей боли, я прыгнул вперед, разогнулся пружиной снизу вверх, словно разряд тока разом замкнул все мышцы тела в едином движении… Кулак правой молнией прочертил окружность — снизу вверх — и врезался ему в переносицу, будто пущенный из пращи камень.

На этот раз дедок рухнул на месте. Как бык, получивший кувалдой в лоб. Я опустился на колени, раненая рука повисла плетью. Кусая губы, пошатываясь от боли и слабости, попытался встать на ноги, упал, встал снова. От боли хотелось выть зверем, длинно, тяжко, скаля на луну желтые клыки.

Кое-как двинулся по сараю, заглядывая во все ящички. Ну вот, нашел: некое подобие аптечки. Лейкопластырь имелся: желтый и высохший, как прошлогодний сыр, но лучше, чем никакого. Ибо связать качественно старого батыра веревочными путами одной рукой не удастся. А спеленать его нужно, по меньшей мере руки, да и самого деда-агрессора прикрутить к тому неподъемному стулу, чтобы отвязывался сутки, не меньше.

Отодрал зубами кусок ленты, вернулся, наклонился над бесчувственным телом.

Понятно, от такого нокаута он станет отходить минут сорок, но что-то мне показалось… Ну да, живые так не лежат. Я приподнял веко, глянул зрачок.

«Финита ля комедия», как говорят иноземцы. Если жизнь, конечно, считать комедией.

Вообще-то, чтобы убить человека таким ударом, вызвав обширное мозговое кровоизлияние, нужно молотнуть бревном с раскачки. Тараном. Как у меня сие вышло? Я смотрю на труп здорового мужика, который и до восьмидесяти бы пропыхтел без инфаркта и паралича, если бы не алчность… И не ощущаю ничего. Ровным счетом. Ни раскаяния, ни сожаления, ни-че-го. Стылая пустота в том месте, где, по поверью, располагается душа. И если там и вспыхивает временами огонь, то он скорее похож на убийственный грозовой разряд, чем на согревающий костерок. Что, когда и где я потерял?..